Тому со своего места за столиком в дальнем углу зала помахал Эгги – в этом море волосатого человечества его лысину просто нельзя было не заметить, – игравший в нарды с Кермитом, самым возрастным представителем «босоногих» из всех, кого встречал Том. За их очередной нескончаемой партией наблюдала только одна зрительница – незнакомая Тому белокурая девушка, на вид его ровесница.

– Эй, Северянин! – крикнул Эгги. – Завалил хоть одного карибу?

Том показал ему средний палец и выдвинул стул. В «Мандрагоре» над Томом часто подшучивали из-за зимнего обмундирования, которое он позаимствовал у Терренса Фолка. Оно было в сто раз добротнее, чем то барахло из секонд-хэнда, что носили многие завсегдатаи кофейни.

Кермит смотрел на Тома зачарованным мутным взглядом, какой бывает у человека, постоянно находящегося в состоянии наркотического опьянения. У него были длинные грязные волосы соломенного цвета, которые он непрерывно приглаживал, когда пребывал в глубоком раздумье. Молва говорила, что некогда Кермит преподавал английский язык и литературу в Бостонском университете.

– Знаешь, кто ты у нас? – спросил он. – Джек Лондон.

Завсегдатаи «Мандрагоры» любили придумывать прозвища. За те несколько недель, что Том зависал здесь, его уже успели прозвать Сан-Франциско, Вашим превосходительством и, совсем недавно, Северянином. Рано или поздно, думал он, какое-то из них прилипнет.

– Джек Лондон, – тихо повторил Эгги, смакуя имя на языке. – Мне нравится.

– Я читала один его рассказ, – сказала девушка. Круглолицая, цветущая, она была похожа на студентку, прогуливающую занятия. На ее лбу красовалась огромная мишень – крупнее Том не видел, – зелено-белая спираль размером с подставку для пивной кружки. – На уроке литературы в школе. Там мужик один на Северном полюсе все пытается разжечь костер, чтобы согреться, но у него не получается. А потом у него коченеют пальцы, и все – ему крышка[102].

– Человек против природы, – проницательно заметил Эгги. – Извечный конфликт.

– Вообще-то, этот рассказ написан в двух версиях, – сообщил Кермит. – В первой герой выживает.

– Тогда зачем он написал вторую? – удивилась девушка.

– Действительно, зачем? – мрачно усмехнулся Кермит. – Потому что первая версия – чушь собачья. В глубине души Джек Лондон понимал, что костер развести нельзя. Не тогда, когда это действительно нужно.

– А знаете, что меня напрягло? – оживленно спросила девушка. – Мужик тот хотел убить свою собаку – распороть ей брюхо и согреть руки в ее кишках. Но к тому времени, когда он попытался это сделать, он уже нож в руке держать не мог.

– Ой, прошу тебя, – скривился Эгги. – Давай не будем об этом, ладно?

– Почему? – осведомилась девушка.

– Он у нас собачник, – объяснил Кермит. – Разве он не рассказывал тебе про своего Куинси?

– Я только вчера с ней познакомился, – негодующе произнес Эгги. – По-твоему, я с первой минуты знакомства начинаю болтать про своего пса?

Кермит бросил насмешливый взгляд на Тома. Тот прекрасно знал, что Эгги только и говорил, что о своем Куинси, огромном мастиффе весом в двести фунтов[103], который убежал куда-то после Внезапного исчезновения и так и не вернулся. Вместо бумажника Эгги носил с собой маленький альбом с десятком фотографий своего большого пса. На некоторых собака была запечатлена в компании высокой неулыбчивой женщины с зачесанными назад волосами. Это была Эмили, пропавшая невеста Эгги, аспирантка Гарвардского института государственного управления имени Джона Ф. Кеннеди. Эгги не любил о ней вспоминать. Кермит взял кости.

– Мой ход, да?

– Точно. – Эгги показал на белую шашку, выложенную на бар. – Я только что побил ее.

– Опять? – недовольно буркнул Кермит. – Хоть бы пожалел немножко.

– Чего? Это ты о чем? С какой стати я должен жалеть тебя? Это все равно что футболисту сказать, чтобы он не хватал игрока команды соперника, только потому что у того мяч.

– Необязательно кого-то хватать.

– Необязательно. Но если ты никого не хватаешь, значит, хреновый ты игрок.

– Согласен. – Кермит встряхнул кости. – Но давай все-таки не будем исключать из уравнения добрую волю.

Том закатил глаза. «Босоногие» питали любовь к настольным играм, и в каждом городе у них было свое увлечение: в Сан-Франциско – «монополия», в Харрисберге – «крибидж», в Бостоне – нарды. Однако во что бы они ни играли, игра шла медленно, прерываемая на каждом повороте бессмысленными спорами и туманными философскими отступлениями. Зачастую игру прекращали, так и не доиграв: говорили, что скучно.

– Кстати, я – Люси, – представилась девушка Тому. – Но эти ребята зовут меня Ойкой.

– Ойка? – удивился Том. – Это еще откуда? Эгги поднял голову от доски. На нем были очки в тонкой металлической оправе, которые, вкупе с его лысиной, делали его похожим на мартышку.

– Она из гарвардских флагеллантов. Слышал про таких?

Том кивнул. Некоторое время назад он смотрел видео в интернете: процессия студентов в купальниках и плавках шествовала по Гарвард-ярду[104], умерщвляя свою плоть самодельными кнутами и плетками-девятихвостками; у некоторых на концах были гвозди и кнопки. После вся эта братия уселась на траву и давай втирать мазь друг другу в спины. Они заявляли, что боль несет им очищение, временно избавляет от чувства вины.

– Ничего себе. – Том внимательнее посмотрел на Ойку. На ней был голубой свитер из хлопковой пряжи, чистенький, будто только что из прачечной. Кожа лица тоже чистая, волосы мягкие, блестящие – так выглядят те, кто регулярно душ принимает и правильно питается. – Круто.

– Ты бы шрамы ее видел, – с восхищением произнес Эгги. – У нее спина как топографическая карта.

– Однажды я видел вас, идиотов, – сказал Кермит, обращаясь к Ойке. – Сижу на улице у кафе «Au Bon Pain»[105], никого не трогаю. Прекрасный весенний день. Вдруг вижу: с десяток ребят выстроились в ряд на тротуаре, как хор, и давай хлестать себя, выкрикивая свои экзаменационные баллы. Аналитическое чтение – семьсот двадцать! Вжих! Математика – семьсот восемьдесят! Вжих! Сочинение – шестьсот девяносто! Вжих!

Ойка покраснела.

– Мы так вначале делали. Потом перешли на личности. Кто-нибудь выкрикивает: Главная роль в «Чарах Господнях»[106]! Следующий подхватывает: Помощник конгрессмена! или Член редколлегии «Гарвардского пасквилянта»[107]! Я вообще длинную фразу придумала: Хорошая студентка и участница университетских команд по двум видам спорта! – Она рассмеялась, вспоминая. – К нам пару раз присоединялся один парень, так тот орал, какой он клевый мачо и как он гордится размером своего пениса: Восемь дюймов[108]! Я измерил! И даже фотки разместил в «Крейгслисте»!