Так, теперь, как уходить? Из поруба уйду без затруднений, вопрос – как забрать своих? Если у меня дома стража – порешу всех, не проблема. Меня занимало другое – стража у ворот. Сейчас охрану несут стрельцы, дружинники ушли Смоленск воевать по государеву велению. Ночью городские ворота закрыты, и никто открывать их не имеет права, а если учесть, что посадник мог предупредить старших в охране, чтобы меня не выпускали? Пешком я не пойду – со мной Васька и жена, все ноги собьют, и далеко ли мы уйдем?

Зная, что дома у меня трофейное татарское золото, вытащенное мною из утопленного сундука, и оружие из разбойничьего подвала Фильки Ослопа, становится ясно, что нужна подвода или какой другой тарантас – на себе все не унести. А если учитывать еще и одежду, хотя бы на первое время, получается много.

Дом бросать, мебель, хоть и не заморскую – жалко, но это наживное. Мне уже столько раз приходилось начинать сызнова в разных местах, что я уже и привык, а вот как к этому отнесется Лена? Ваське что – он освоился, бродил по белу свету и имущества – даже скромной котомки – не нажил. Но жизнь дороже, надо бросать все и уходить.

Скорей бы вечер – за ночь уедем верст на пятнадцать-двадцать, поди нас сыщи. Только куда теперь ехать? В Хлынов – столица вятского края, мне не очень понравился: городишко мал, стоит в стороне от дорог и событий – захолустье просто. В Москву соваться нечего, это понятно. В Туле и Пскове меня знают. Вот незадача. И велика Русь – даже в прежних границах, а выбора особого нет. Так, прикинем, что у нас на севере.

Я мысленно представил карту. Можно в Устюг, ставший потом Великим, можно в Вологду, там я никогда не был. Мурманска еще не существует, но есть Архангельск. Не исключен и Господин Великий Новгород. И все-таки я склонялся к Вологде – от Москвы далеко, чай – не Тула, что под боком у столицы. Опять же – татары далеко, набегов не будет, за семью спокойнее. Так и решил.

А пока было время, свернулся калачиком, подложил руку под голову и уснул. Ночь впереди бессонная, надо выспаться.

Внутренний будильник разбудил, когда выглянули первые звезды. Клацнул замок в двери, вошел тюремщик. Я его узнал – это был тот же служивый, что и во время моей первой отсидки.

– Живой?

– А что мне сделается?

– Больно тихо у тебя – решил посмотреть.

– Сплю вот.

– Это правильно, силы береги. Думаю, не задержишься здесь. Мужик ты правильный, а что сюда упекли – так разберутся, выпустят. Я сколь здесь работаю, уже глаз набил, шелупонь всякую сразу вижу – ты не из таких. Да и люди хорошо о тебе отзываются. Ты это, если чего надо будет – ну, водицы там или еще чего, – шумни.

– Спасибо за добрые слова, особенно правильные, что я здесь долго не задержусь.

Тюремщик хлопнул дверью, загромыхал замком.

Пора – сомнительно, что тюремщик вскоре заявится сюда вновь. Мне повезло, что руки и ноги не заковали в кандалы.

Я прошел сквозь стену, вдохнул свежего воздуха. В узилище воздух был спертый, пахло парашей и немытыми телами, крысами. Бр-р-р!

Не теряя времени, я прошел сквозь крепостную стену и через несколько минут прибежал к себе во двор. Славно, что я не завел собаку.

Я приник к окну, вслушался. Было слышно, как Лена рассказывает Васе сказку на ночь – больно он к ним пристрастился. Я тихонько постучал в окно – откинулась занавеска, Лена увидела меня, и вскоре распахнулась дверь. Ленка кинулась на шею.

– Наконец-то, мы уже заждались.

Я прошел в комнату, сел на лавку. Лена почуяла неладное, села рядом. Я взял ее за руку.

– Лена, у меня неприятности. Меня облыжно обвиняют в злоумышлениях против московского князя Овчины-Телепнева. Я ни в чем не виноват, но меня бросили в поруб. Я оттуда выбрался, но нам надо бежать из города. Сюда мы можем и не вернуться.

– Господи, за что же! – Лена всплеснула руками.

– Лена, ты со мной?

– А как же – я же ведь жена твоя.

– Тогда прекращай причитать – меня могут хватиться в любой момент и тогда придут сюда. Времени очень мало. Собирай вещи, я запрягу лошадь в повозку.

– А Васька?

– Куда же без него? Не бросать же мальчонку.

Лена бросилась в комнаты, засуетилась, собирая вещи. Глядя, как она запихивает вещи в узлы, я мягко ее остановил.

– Лена, только самое необходимое: мне – запасные штаны и рубаху, себе – пару-тройку сарафанов, да Васькину одежду не забудь. Все взять не сможем, у нас всего одна телега.

Ленка уселась на узел, заплакала.

– Как же я все брошу? Только жить начала по-человечески. А дом как же?

– И дом придется оставить. Я деньги возьму – на новом месте дом купим и одежду. Слава богу – не зима, много одежды не требуется.

– И паромы бросаешь?

– А что делать?

– Напиши письмо Ивану Крякутному, брось через забор – пусть дом и паромы продаст. Даст бог – свидимся, он человек честный, деньги отдаст.

– И то верно.

Я написал письмо Ивану, вкратце объяснив, что облыжно обвинен, второпях покидаю город и прошу продать мой дом и оба парома. За деньгами при случае приеду сам или пусть передаст сам с оказией. Куда направлюсь – не сообщил. Мало ли, слуги прочитают али сам сболтнет – по глупости, не со зла.

Я собрал все ценности – трофейное оружие разбойничье, украшенное золотом и драгоценными каменьями, татарское злато-серебро. Груз был тяжелый, но уместился в двух кожаных мешках.

Выйдя во двор, я запряг коня, подогнал его к крыльцу. Перетащил все мешки и узлы. Лена разбудила уже уснувшего Ваську, оба вышли. Я попросил не шуметь, мы уселись на телегу и выехали со двора.

Не сговариваясь, мы с Леной обернулись и с грустью посмотрели на дом. Сколько счастливых минут мы здесь провели, с какой любовью Лена обустраивала наше гнездышко, и вот теперь все идет прахом. Во мне закипала злость – сколько я буду прятаться, таскать за собой семью. Я не чувствовал за собой вины, и почему должен скрываться?

Я направил лошадь к дому купца и остановился на перекрестке, не доехав пару домов. Достал письмо, заранее примотанное к камню, бросил его во двор, поближе к крыльцу. Ежели повезет – слуги отдадут купцу, а дальше – как подскажет ему его совесть.

Мы же направились по ночному городу к воротам. Хорошо, что у нас не Москва. На ночь улицы столицы перегораживали заграждениями из жердей, напоминающими противотанковые «ежи» времен Второй мировой войны. У каждого заграждения стояла городская стража. Ночью ходить по улицам воспрещалось, а ежели кто и ходил, то только с фонарем и должен был иметь вескую причину для ночных вояжей. В противном случае нарушителя сажали в поруб и поутру нещадно били батогами. Все московские строгости были направлены против разгула ночной преступности, которая и в самом деле не имела границ и ужасала обывателя.