удовлетворенно прокомментировал Омельченко результат подслушанных переговоров. – Пускай наблюдают, пока глаза не лопнут. Мы тем временем тишком соберемся и ночью исчезнем куда следует. Пускай голову поломают и панику устроят. А там уже не они за нами, а мы за ними понаблюдаем. И поступать будем по обстоятельствам. Согласен?

– Лишь бы «бобер» этот не оказался хитрее нас.

– Не бобер это, волчары. А волчара, когда жрать хочет и запах чует, прет напрямки, не оглядываясь. Это нам очень даже на руку. Одно не понял – про какую вы там тряпочку речь вели?

– Наши с ним разборки, – решил я не выдавать мучавшую меня и не имевшую пока решения тайну. Мои догадки могли показаться ему настолько нелепыми, что он, как Декан и Рыжий, вполне мог усомниться в моей адекватности. Я был уверен, что сигнал адресован мне одному, а потому должен самостоятельно разобраться в его значении.

Омельченко взял у меня из рук свою драгоценную фляжку, встряхнул и вопросительно уставился на меня.

– Не хотел выдавать местоположение. Стемнеет – отоварю.

– Резон, – согласился Омельченко. – А сейчас давай маленько придавим. Ночка, судя по всему, та еще будет.

* * *

Ночку эту я теперь вряд ли когда-нибудь забуду. Когда в наступившей темноте мы уже собирались незаметно для возможных караульщиков покинуть свое пристанище, Омельченко, в очередной раз аккуратно перебиравший содержимое своего рюкзака, вдруг заметил, что я пристраиваю под свою утепленную штормовку чехол с фотоаппаратом, собственностью нашей орнитологической лаборатории, закрепленный за мной по настоятельной просьбе Арсения.

– Наши приборы статичны и довольно неуклюжи, – убеждал он воспротивившегося этому Черепкова. – Алексей легок на подъем, мобилен. Он успевает видеть малоприметные, пусть не очень художественные, но очень значительные мелочи, в чем я неоднократно убеждался. Фотоаппарат для него не игрушка, а орудие научного наблюдения. Иногда единственная возможность зафиксировать события, которые могут оказаться научной сенсацией.

– Что-то не припомню ничего мальски похожего на сенсацию, – не сдавался Черепков, активно претендовавший на качественное произведение известной фирмы. – Если даже вы ничем не удивили нас за последнее время, то доверять хрупкую дорогую технику в не очень профессиональные руки, согласитесь, не слишком удачная идея.

– В ваших профессиональных руках… – с насмешливой полуулыбкой сказал Арсений и замолчал, словно прислушивался к чему-то. – В ваших высокопрофессиональных руках, – повторил он, – точно такое же чудо техники уже приказало долго жить. Причем не в поле, не в экстремальных условиях, а после коллективной пьянки по случаю завершения никому не нужного семинара. Вот уж где сенсаций явно не предполагалось.

Побагровевший от злости Черепков побежал изливать свое возмущение к почему-то сочувствующим ему ихтиологиням, а Арсений, вручив мне фотоаппарат и отводя в сторону улыбающиеся глаза, строго сказал: – Отвечаешь головой. – И добавил: – Цейсовская оптика. Можешь снимать почти в полной темноте. Но лучше со вспышкой.

– Ну и на фига тебе эта бандура? – рассердился Омельченко, заметив, что удобно пристроить фотоаппарат под штормовкой у меня никак не получается. – Представляешь, как нам горбатиться придется? Бежать, ползти, падать, нырять – мало ли еще чего. Не на пьянку за городом собираемся. Считай, полноценная боевая операция предстоит. С непредсказуемыми последствиями. А ты на себя цацки вешаешь, как на елку.

– Кто-то говорил, что без науки разобраться будет трудновато. А наука должна опираться на конкретные факты, подкрепить которые лучше всего сможет конкретное изображение. Ты до сих пор сомневаешься – видел, не видел? Был бы фотоаппарат – доказательная база налицо. Согласен?

Омельченко надолго задумался, потом согласно кивнул головой. И лишь несколько минут спустя извиняющее пробормотал:

– Лично за тебя мандраж. Ты в таких передрягах еще не бывал. Да и места здесь больно заковыристые. Зазеваешься, никакая наука не поможет.

«Бог поможет», не очень уверенно подумал я, решив пока не открывать Омельченко, что помимо фиксации научных и не научных фактов я надеялся привезти Арсению наглядное доказательство того, что женщина, в гибели которой он себя не переставал обвинять, жива, и только какие-то непонятные обстоятельства не позволяют ей вернуться в прежнюю, привычную ей жизнь. Моя уверенность в этой фантастической версии покоилась не столько на здравых размышлениях, догадках и фактах, сколько на горячем желании, чтобы это обязательно произошло. Иначе, как казалось мне в эти минуты, мое участие в дальнейших возможных событиях просто теряло смысл.

– Ну что, двинули? – обращаясь не столько к Омельченко, сколько к самому себя, спросил я и шагнул к двери.

Оставив на столе зажженную керосиновую лампу, которая до поры до времени своим слабым светом свидетельствовала о моем наличии в «научном помещении», но к утру должна была потухнуть из-за ограниченного количества керосина, которым ее заправили, мы осторожно выбрались наружу и, прячась за деревьями, перебежали к груде камней, которым несколько часов назад я предлагал мирное существование.

– Оглядимся поначалу, – шепнул Омельченко, когда мы присели за ближайшим каменюкой. – Ежели они поблизости пристроились караулить, то без огонька долго не протянут. Гляди, ночь какая. Вызвездило на хороший морозец в самое ближайшее время. Кишка у них тонка без костра по морозцу. Особо, если они из тех, о которых твой Рыжий информировал. И не только в этом дело…

– В чем еще? – спросил я, не отрывая глаз от опрокинутого над головой звездного неба. Почему-то оно казалось мне сейчас незнакомым. Я не узнавал ни одного созвездия.

– Глянуть на них не мешает. Для оценки предстоящего контакта. Насчет того, как этот дурак базарил, что ты теперь в полной безопасности, – полная туфта, если не понял. Осознают, как мы их кинули, разборки на полном серьезе организуют. Вплоть до стрельбы на поражение. Пока наше с тобой преимущество. Они нас скарауливают, а мы на них полюбуемся с близкого расстояния. Послушаем, какие у них планы на ближайший понедельник. А может, еще чего-нибудь интересное срисуем. Не против?

– За. Только два вопроса.

– Излагай.

– Почему только на понедельник, и в каком направлении мы их огонек отыскивать будем? Хотя бы приблизительно.

Омельченко глянул на светящийся циферблат своих часов.

– Понедельник через три часа пятнадцать минут. А насчет огонька могу приблизительно указать направление. От реки далеко удаляться им никакого резону. А чтобы поблизости от реки и чтобы жилище наше видать, только оттуда и вон оттуда. Оттуда вряд ли – обзор хреновый. А оттуда – вполне достаточный. – Он вгляделся в указанном направлении и удовлетворенно хмыкнул: – Что и требовалось доказать! Огня не видать, стерегутся, а звезды, вон те, что пониже, теплом и дымком покачивает. Мерцание воздушное создается. Видишь? Так что милости прошу к ихнему шалашу. По увалу обойдем и – «Здравствуйте, я ваша тетя!» Здороваться конечно не будем,