зеркало, где всегда видишь себя другим. Снилось зеркало, в котором Франсиско Лопес Мерино и его отражение виделись в последний раз. Снилось пространство. Снилась музыка, которой пространство не нужно. Снилось искусство слова, которое еще таинственней музыки, поскольку и ее несет в себе. Снилось четвертое измерение и его диковинная фауна. Снилось число песчинок. Снились бесконечно малые, исчислению которых нет конца. Снился тот, кто первым услышал в громах имя Тора. Снились лики Януса, никогда не видевшие друг друга. Снилась Луна и люди, шагающие по Луне. Снились колодец и маятник. Снился Уолт Уитмен, который однажды решил стать всеми и каждым, как божество Спинозы. Снился жасмин, который не может знать, что его видят во сне. Снились поколения муравьев и поколения правителей. Снилась гигантская сеть, сотканная всеми пауками вселенной. Снились лемех и молот, раковая опухоль и роза, колокола бессонницы и фигурки шахмат. Снилось перечисление, которое ученые люди именуют хаосом, но которое на деле есть космос, поскольку тайными узами все связано со всем. Снилась моя бабушка Фрэнсис Хейзлем в хунинском гарнизоне, в броске копья от дикарей читающая свою Библию и своего Диккенса. Снилось, что татары в сражении поют. Снилась рука Хокусая, чертящая линию, которая вот-вот станет волной. Снился Йорик, вечно живой в словах призрачного Гамлета. Снились архетипы. Снилось, что в череде весен или на небе, которое до всяких весен, существует единственная роза. Снились лица умерших, которые теперь – лишь выцветшие фотокарточки. Снился первый рассвет в Ушмале. Снилось перемещение тени. Снились сто фиванских ворот. Снились ходы лабиринта. Снилось тайное имя Рима, которое и есть его крепостная стена. Снилась собственная жизнь зеркал. Снились знаки, которые выводит сидящий писец. Снился мраморный шар, заключающий в себе другие. Снился калейдоскоп, друг досугов больных и детей. Снилась пустыня. Снилось подстерегающее утро. Снились Ганг и Темза, имена быстротечных вод. Снились карты, которых бы никогда не прочел Улисс. Снился Александр Македонский. Снилась стена Рая, которая остановила Александра. Снилось море и слезы. Снилось стекло. Снился Кто-то, кому это снится.

Чей-то будущий сон

Что увидит во сне непредвосхитимое будущее? Что Алонсо Кихано останется Дон Кихотом, даже не покидая своего села и библиотеки. Что минута перед пробуждением Улисса может быть богаче поэмы о его трудах. Увидит целые поколения, слыхом не слыхавшие имени Улисс. Увидит сны куда отчетливей сегодняшней яви. Увидит, что мы в силах сотворить любое чудо, а не делаем этого, поскольку в воображении оно гораздо реальней. Увидит миры такой мощи, что трель одной-единственной тамошней птицы может убить там человека. Увидит, что забвение и память – действие воли, а не вмешательство или прихоть случая. Что можно смотреть всем телом, как во тьме померкших миров – своих ослабевших глаз – мечтал Мильтон. Увидит мир без машин и без этой хрупкой машины – нашего тела. Жизнь – не сон, но, как писал Новалис, может когда-нибудь дорасти до сна.

Шерлок Холмс

Ни матери, ни прошлых поколений.

Таков Адам, таков и Дон Кихот.

Он случая дитя, зависимое от

читательских умов и настроений.

Рождается он – вывод справедлив, —

когда рассказчик на него взирает,

а коль забыл читатель – умирает.

Он пуст, как ветер. Холод и порыв.

Он целомудрен. Он не знает чувства.

Столь мужественный, детектив спешит

любовь прогнать навеки с Бейкер-стрит.

Забвенье – тоже не его искусство.

Он в ум ирландца хитрого проник,

что силился убить его. Без толку.

И этот сыщик одинок настолько,

что бродит с лупой в поисках улик.

Хоть нет друзей, не ведает конца

их дружба с тем, кто стал евангелистом

разгадок, предстающих чудом чистым.

Удобно жить от третьего лица.

Нужды он не справляет – не справлял

и Гамлет, павший в Дании студеной,

который знать не знал державы оной:

страны морей, клинков и острых скал.

(Во всем таится Бог – сказал Вергилий:

так скажем мы о том, кто имена

стихам дает, и тень его видна

над странами, что глобус разделили.)

Он мирно смотрит, как горит очаг,

и по болотам адских псов гоняет.

Он вечен, хоть и сам того не знает.

Он думает о сущих мелочах.

Туманный Лондон близко знает он,

столичный град державы необъятной,

что, свой не в силах видеть час закатный,

загадками пустыми увлечен.

И нечему дивиться. После гневной

агонии ли, рока (суть одно)

нам всем неотвратимо суждено

стать отзвуком, что гибнет ежедневно.

Что гибнет до поры, когда забыть

сумеет нас предел людской – забвенье.

До той поры у нас есть развлеченье:

себя из глины времени лепить.

О Холмсе думать вечером – одна

из радостей, что нам еще осталась.

Другие – смерть и сон. И эта малость:

вечерний сад и полная луна.

Волк

Подвижный, серый в сумраке последнем,

он оставляет след на берегу

реки без имени, где напоил

он жаждущее горло; эти воды

не умножают звезды. Этой ночью

волк – только тень, которой одиноко

и холодно, она волчицу ищет.

И это в Англии последний волк.

Об этом знают Тор и Один. В доме

высоком, каменном решил король:

волкам не жить. Уж выковано в кузне

тебе на гибель крепкое железо.

Саксонский волк, твое погибло семя.

Жестокость не спасает. Ты – последний.

А через десять сотен лет старик

в Америке тебя во сне увидит.

Грядущий сон тебе помочь не в силах.

Твой след на берегу уже нашли,

сегодня ты в своем лесу обложен,

подвижный, серый в сумраке последнем.

Мидгардсорм

Конца нет морю. Рыбе нет конца,

зеленый змей от края и до края,

в морях зеленых землю запирая,

ее сжимает силою кольца.

Хватает хвост безмерный цепкий рот,