– Но зачем ей было выводить нас на картины?

В задумчивости я постучала указательным пальцем по носу:

– Возможно, ради денег, которые за них можно выручить. Или мама их хотела от чего-то обезопасить.

– И поэтому оставила их завернутыми в бумагу в ветхой, разрушающейся усадьбе на неизвестный срок? – нахмурился Самир. – Это полная бессмыслица.

– Не думаю, что картины пролежали там очень долго, – возразила я. – Возможно, всего несколько месяцев. Похоже, мама болела и знала о своей болезни, только мне ничего не говорила, – я передвинулась, чтобы взглянуть на картины с другого ракурса. – Мама курила пятьдесят лет. Ее легкие были сильно поражены.

– Я очень сопереживаю тебе, Оливия.

– Спасибо.

– Но даже если твоя мама была больна, для чего она все это затеяла?

– Мама любили розыгрыш с поиском сокровищ, – пожала я плечами.

Потом подняла с пола одну картину и поменяла ее местами с другой. Я действовала по наитию, руки двигались произвольно, неосознанно, пока все картины не составились в радугу!

В горле комом встала боль, тоска по ушедшей маме и благодарность за этот прощальный жест. Ведь он стоил ей немалых усилий…

– В детстве я часто проделывала это в маминой студии. Переставляла картины по цветам радуги. Но так здорово у меня еще никогда не получалось. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый, – обвела я «радугу» рукой. – «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».

«Красная» картина была из цикла о паше и наложницах из гарема. И каждая картина своим общим колоритом в точности соответствовала определенному оттенку цветовой гаммы радуги. Картина Моне – подлинная или копия – была фиолетовой.

Самир начал их фотографировать.

– Может быть, подсказка скрыта в именах художников или темах картин? – предположил он. Сделав сначала панорамный снимок, Самир затем сфотографировал каждую картину по отдельности: – Ты знаешь, чьи это работы?

– Нет. Попробую опознать их в поиске по изображениям.

Убрав мобильник в карман, Самир расставил ноги, заложил руки за спину и застыл, изучая картины. А я запечатлела его образ в своей памяти: красивые руки, длинное тело, изящество в осанке и позе. Самир явно был в ладах с самим собой, что случается крайне редко. Полностью самодостаточной была и Пави. И она всегда оставалась собой. Наверное, сказывалось воспитание. Только чье? Отца или матери? Мне стало любопытно на нее посмотреть.

– Они абсолютно одинаковые по размеру, – медленно проговорил Самир. – И оттенок подобран точно. Наверное, твоей матери было, из чего выбрать.

Внезапно меня осенила догадка:

– Все картины из дома! Мама их спрятала. В усадьбе должен быть тайник? Только вот где? – от мучительных размышлений у меня начинала болеть голова. А живот уже взбунтовался от голода. – Готовить ужин, что я запланировала, поздновато. Но нам обоим надо поесть.

Самир вскочил и обвил меня сзади руками.

– Прости, Оливия. Тебе так не терпелось приготовить нам что-то вкусненькое, а я все испортил.

Рассмеявшись, я указала на маркерную доску, на которой нарисовала его портрет:

– Ты помог мне в другом, так что все в порядке, – я наклонилась к Самиру: – Нам нужно поесть, и нам надо решить, что делать с картинами. Мне не хочется оставлять их тут.

– Ты живешь над рыбной лавкой, одной из лучших в округе. Недаром около нее каждую пятницу выстраивается очередь из машин.

– Что ж, тогда подкрепимся рыбой с картошкой фри, а потом решим с картинами.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

В конце концов, мы остановились на промежуточном решении: позаимствовали у Пави фургон, загрузили в него картины и отвезли их в Марсвик-Холл. Приехали мы туда уже затемно, и увидеться с графом я не надеялась. Но он встретил нас у входа для слуг. И не в кресле-каталке, а с одной тростью в руке. В слаксах, накрахмаленной и отутюженной полосатой рубашке и в своих обычных ортопедических ботинках.

– Здравствуйте, здравствуйте!

Цвет лица у него тоже был хороший.

– Лорд Барбер, это Самир Малакар. Он во всем мне помогает в усадьбе. Самир, это лорд Барбер, граф Марсвик.

– Рад нашему знакомству, молодой человек. Оливия о вас очень хорошо отзывалась.

– Я? Что-то не припомню…

– Давайте поглядим на вашу добычу.

Четыре молодых работника занесли картины в комнату, в которой мне еще бывать не доводилось. Она была длинная и темная; тусклый свет светильников почти сливался с тенями. На всех стенах почти вплотную друг к другу висели картины разных эпох и величины.

– Ваши картины будут здесь в целости и сохранности до тех пор, пока вы не надумаете произвести их оценку, – сказал Джордж, жестом повелев носильщикам разместить их в один ряд на выступе массивного серванта, высотой по пояс. Большинство картин на нем уместилось, но несколько пришлось поставить на пол.

– Джеральд, включите нам, пожалуйста, весь свет, – попросил граф одного из работников.

Пока я в очередной раз переводила взгляд с одной картину на другую, меня охватило странное беспокойство. Я прищурила глаза: «Что я упустила?»

А стоило вспыхнуть яркому свету, и картины заиграли всеми красками. Гораздо эффектнее, чем в моих маленьких комнатах. Издав одобрительный возглас, Джордж, прихрамывая, подошел к ним ближе – рассмотреть пристальнее.

– Рам нет, но эти картины висели в библиотеке и кабинете в Розмере, – указал тростью граф на облака, которые я приписала руке Констебла, и предполагаемого Моне. И подтвердил мои догадки: – Это Констебл, это Моне. А это ранняя работа Вуттона. А вот портрет вашего дяди Роджера, – покачал головою Джордж, глядя на высвеченное лицо необыкновенно красивого молодого человека лет двадцати с пронзительными глазами и похотливым ртом. – Женщины любили его. Глупые! Что-то с этим парнем случилось в Индии. Я всегда придерживался этой версии, – граф обернулся к нам: – Как бы там ни было, за картины не переживайте. Здесь они в безопасности.

– Спасибо вам, Джордж!

– Всегда рад помочь. Вас ждать на ланч в среду?

– Я ни за что на свете не отказалась бы от него!

Я подошла к графу, чтобы поцеловать его в щеку, а он вдруг схватил меня за локоть:

– Вы не уделите старику минуточку?

– Конечно! – покосившись через плечо, я увидела, как Самир медленно обводил глазами комнату. И поняла, что он мысленно «каталогизировал» картины и отмечал в памяти все детали интерьера – щелк, щелк, щелк – как писатель в незнакомом ему мире. Мне вспомнилась стопка бумажных листов на его рабочем столе, высвеченная луной.

– Самир, я сейчас вернусь.

– Я подожду тебя на улице.