— Вот что, господин, — напряженным голосом сказала она. — За невесту у нас принято платить калым, пусть это и одьулун. Без этого женщину… — она запнулась, подбирая слово, — не уважают. Как будто она вовсе ничего не стоит…

Забавно. Мало того, что Рогна навязала себя, так еще и платить придется. Варламов улыбнулся:

— А ты хорошо говоришь по-русски, Куннэй. Где научилась?

Девочка моргнула, сбитая с толку.

— От госпожи. У нее бабушка была русская, а еще она училась в школе-интернате в Усть-Нере.

Все же непонятна легкость, с которой Куннэй говорит на чужом языке…

— И каков размер калыма?

— Хорошо бы десять лошадей. Сейчас обычно платят деньгами… Ну, хотя бы пять. Меньше нельзя, у нее родители и два брата, а калым идет семье. Если она второй раз выйдет замуж, калым будет гораздо меньше. Конечно, она пойдет за вас и без калыма, но… вы можете заплатить цену пяти лошадей, господин? — в голосе девочки послышалось отчаяние.

Все понятно. Юная Рогна не осмелилась затронуть с ним эту деликатную тему. Куннэй храбро встала на защиту своей госпожи.

— И сколько стоит одна лошадь?

— Если жеребенок, то десять тысяч рублей. Если взрослая лошадь, то около двадцати.

Похоже, юани тут не в ходу. На прикидку, вторая жена даже по максимальным расценкам обходилась ему в цену дешевенького автомобиля в Канаде. Спасибо Гурову, переведенных в Сталинграде денег с лихвой хватит. А Куннэй снова с беспокойством спросила:

— Вы можете заплатить столько, господин?

— Деньги у меня есть, но наличных мало. У вас есть банкомат? Ну, который выдает деньги с карточки.

Куннэй покачала головой.

— Я знаю, что такое банкоматы. Но тут их нет.

— Тогда придется обождать, — с некоторым облегчением сказал Варламов. — Я сообщу в Магадан, чтобы прислали деньги. Но на это понадобится время.

Куннэй радостно заулыбалась.

— Если вы согласны, то это неважно. Заплатите, когда придут деньги. Конечно, это не совсем правильно, но и вы жених… не совсем правильный.

Варламов чуть не рассмеялся.

— Договариваться с семьей Рогны должен я?

Куннэй покачала головой, забавно поплясав косичками.

— Для жениха это неприлично. И родственников у вас тут нет. Давайте уж я.

— Ладно, — сказал Варламов. — Можешь передать Рогне… или кому там, что я заплачу цену десяти лошадей. Когда придут деньги.

Куннэй, похоже, хотела бежать к Рогне со всех ног, но снова чинно уселась.

— Тогда остались мелочи, — облегченно сказала она. — Жених обычно дарит конину для свадебного пира. А лучше жеребенка. Тушеные ребрышки очень вкусные, — Куннэй чуть не облизнулась. — Хотя конечно, можем обойтись нашими оленями… — она выжидающе глянула на Варламова.

В этот раз тот не удержался от смеха.

— Ну, на жеребенка у меня хватит. У тебя есть на примете?

— Конечно! — вскинулась Куннэй. — Пойдем к Бэргэну. Он продаст.

По дороге забежала в юрту Рогны и вернулась с сияющим лицом.

— Пошли!

К этой юрте тоже был пристроен загон для скота, и в нем жевали сено несколько лошадей. Низкорослые и лохматые, они мало походили на ухоженных канадских. Вышел пожилой якут с морщинистым лицом. Хотя Куннэй советовала торговаться, Варламов без торга отдал десять тысяч, и Бэргэн накинул жеребенку веревку на шею. Тот жалобно заржал, словно чуя свою судьбу.

Куннэй дернула Варламова за рукав.

— Жена Бэргэна, Айта, шьет красивые унты. Госпожа подарила вам одежду, это отдарок, торкют. Но у вас ничего белого! А на свадьбу жених и невеста обычно надевают белые одежды. Пойдем, спросим ее.

Варламов позволил затащить себя в юрту, где пожилая якутка показала и в самом деле красивые белые унты, украшенные кусочками разноцветного меха. Оказались впору. Еще Куннэй навязала шарф, а скорее боа из беличьих хвостов. Варламов расстался почти со всеми деньгами, а Куннэй вытащила его на улицу и обежала вокруг, радостно прихлопывая.

— Вот теперь сойдет. Госпоже будет не стыдно.

Неся пимы подмышкой, Варламов отвел жеребенка к юрте Рогны. Тот упирался, и Варламов покачал головой: его, как и жеребенка, затаскивали в брак Рогна и неожиданно деловая Куннэй. У юрты разделывали мясо два молодых якута.

— Братья Рогны, — прошептала Куннэй.

Обменялись рукопожатиями, представились. Один был Дохсун, а другой Сэргэх, но сразу забылось, кто есть кто, настолько круглолицые братья были похожи. К Варламову отнеслись без энтузиазма, однако видимо выбор Рогны не подлежал обсуждению. Они приняли жеребенка, Куннэй скрылась в юрте и тут же высунула голову.

— Совсем забыла! Надо еще дров для праздничного костра. Будет в центре селения.

Замороченный Варламов отмахнулся.

— Есть куча досок из церкви.

— А-га! — чуть не пропела Куннэй и скрылась опять. Похоже, сегодня был ее звездный час.

Варламов пошел к церкви, но отца Вениамина там не оказалось. Заглянул в юрту, тот корпел над планшетом. Тарахтел электрогенератор.

— Связь плохая, — пожаловался отец Вениамин. — А надо сообщить, сколько досок понадобится. Еще балки и колоды, я все вымерил.

— Напиши еще Координатору, — сказал Варламов, — что прошу выслать мне денег… — он подумал и назвал цифру. — Это на калым. Когда вернусь, отдам. Он знает, что у меня есть на карточке.

— Ого! — вздохнул отец Вениамин. — За такие деньги я бы себе двух одьулун завел. Не беспокойся, отправлю. Мне и так копию в его канцелярию посылать.

— И еще. Можно выброшенные доски на костер пустить? Все равно никуда не годятся.

— Да, конечно. Закончу, сам помогу перетаскать.

Но работать им не позволили. Явились братья Рогны и на ломаном русском сказали, что управятся сами. А вскоре в юрту влетела неугомонная Куннэй и поставила перед отцом Вениамином кувшин:

— Кейюю кымыс, — объявила она. И хитро покосилась на Варламова. — А вам нельзя, господин. Ждите, скоро придет шаман. Он окурит вас берестяным дымом, от злых духов. Потом идите к костру. И вы тоже, — она кивнула отцу Вениамину. — Шаман плохо говорит по-русски, поэтому когда не поймете, просто кивайте. И еще, господин. Своей юрты у вас нет, поэтому перейдете жить к госпоже. Конечно, это не совсем правильно…

Она легонько вздохнула, но блестящие глаза выдавали, что все не так уж неправильно. Будет о чем рассказать.

Куннэй упорхнула, а отец Вениамин налил себе чашку кейюю кымыса.

— Благодарствую, Господи! — с чувством произнес он и выпил, после чего удовлетворенно крякнул.