– Неужели вы и в самом деле могли бы завидовать своему подопечному? Это не похоже на те отношения, которые вы описывали.

– Я говорила об идеале. Я к нему близка, как вы, несомненно, заметили. Но мне еще предстоит проделать определенный путь. – Сюзанна рассмеялась над своими словами. – Это мой единственный недостаток. Зависть.

– И любопытство.

– Два моих недостатка. Зависть и любопытство. И еще я не терплю возражений. Боже мой. Нет, я в самом деле полное дерьмо. – Она рассмеялась.

– И насколько мне известно, вы в долгах.

Услышав эти слова, Сюзанна остановилась как вкопанная.

– Откуда вы знаете? – Она уставилась на него, но Гамаш не ответил, и она, смирившись, кивнула. – Конечно, вы это выяснили. Да, я в долгах. Никогда не умела распоряжаться деньгами, а теперь, когда мне не разрешается красть, жизнь стала гораздо труднее. – Она обезоруживающе улыбнулась. – Еще один недостаток, который нужно добавить ко все растущему списку.

Воистину растущий список, подумал Гамаш. О каких еще своих недостатках она умолчала? Ему показалось странным, что два художника не пожелали сравнить свои работы. Что Лилиан не захотела показать картины своему опекуну Сюзанне. Чтобы получить одобрение, выслушать мнение.

А что сделала бы Сюзанна? Увидела бы, что это блестящее искусство, и что? Убила бы Лилиан в припадке зависти?

Это казалось маловероятным.

Но все же странно, что за восемь месяцев близких отношений Сюзанна ни разу не побывала в доме Лилиан. Не видела ее картин.

Потом в голову Гамашу пришла еще одна мысль.

– Вы познакомились в АА или знали друг друга раньше?

Он понял, что попал в точку. Хотя улыбка и сошла с ее лица, но взгляд стал пронзительнее.

– Вообще-то, мы знали друг друга и раньше. Хотя слово «знали» для этого случая не совсем подходит. Мы пересекались на выставках много лет назад. Еще до ее отъезда в Нью-Йорк. Но друзьями никогда не были.

– Но отношения были дружескими?

– После нескольких рюмочек? – Сюзанна рассмеялась. – Я становлюсь дружески расположенной ко всем, старший инспектор.

– Но, как я понимаю, не с Лилиан.

– Ну, тут немного по-другому, – согласилась Сюзанна. – Понимаете, дело в том, что я не стоила ее времени. Она была важной персоной, критиком в «Пресс», а я – всего лишь одним из многих пьющих художников. И между нами, меня это устраивало. Она была такой сукой. Этим и прославилась. Сколько бы я ни выпила, общение с Лилиан никогда не было хорошей идеей.

Гамаш задумался на секунду, потом пошел дальше.

– И давно вы в АА? – спросил он.

– Восемнадцатого марта исполнилось двадцать три года.

– Двадцать три года? – Он не сумел скрыть удивление.

– Видели бы вы меня, когда я появилась там в первый раз, – улыбнулась Сюзанна. – Кукушка для шоколадных шариков «Кокоа пуффс». То, что вы видите, есть результат тяжелой двадцатитрехлетней работы.

Они прошли мимо террасы. Бовуар показал на свое пиво, и Гамаш кивнул.

– Двадцать три года, – повторил Гамаш, когда они пошли дальше. – Вы бросили пить приблизительно в то же время, когда Лилиан уехала в Нью-Йорк.

– Пожалуй.

– Это было простое совпадение?

– Она не была частью моей жизни. Лилиан не имела никакого отношения к моему пьянству или отрезвлению.

В голосе Сюзанны послышался надрыв. Небольшое раздражение.

– Вы все еще пишете? – спросил Гамаш.

– Немного. По большей части ерунду всякую. Хожу на курсы, преподаю на курсах, захаживаю на вернисажи, где бесплатно поят и кормят.

– Лилиан говорила о Кларе и ее выставке?

– Она никогда не упоминала Клару. По крайней мере, ее имя. Но она говорила, что должна извиниться перед многими художниками, дилерами и галеристами. Возможно, среди них была и Клара.

– А они среди них были? – спросил Гамаш, кивнув в сторону двух людей, которые сидели на террасе гостиницы Габри и смотрели на Гамаша и Сюзанну.

– Полетт и Норман? О них она тоже не говорила. Но я бы не удивилась, узнав, что Лилиан в чем-то виновата и перед ними. Когда она выпивала, к ней лучше было не подходить.

– А еще она могла написать: «Он естествен во всех своих проявлениях – творит произведения искусства так же легко, как отправляет физиологические потребности», – процитировал Гамаш.

– Так вы и об этом знаете?

– И вы, очевидно, тоже.

– Это знает любой художник в Квебеке. Это была вершина критического творчества Лилиан. Ее pièce de résistance[64]. Почти идеальное убийство.

– Вы не знаете, о ком она это написала?

– А вы?

– Стал бы я спрашивать, если бы знал?

Сюзанна несколько мгновений вглядывалась в лицо Гамаша.

– Может, и стали бы. Вы такой хитрец, как мне кажется. Но нет, я не знаю.

Почти идеальное убийство. Так оно и было. Этими словами Лилиан нанесла смертельный удар. Неужели жертва ждала несколько десятилетий, а потом отплатила той же монетой?

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Возражать было поздно. Мирна уже села, а если Мирна садилась, то сдвинуть ее с места было нелегко.

Бовуар посмотрел на нее не самым приветливым взглядом:

– Конечно. Какие проблемы.

Он оглядел террасу. Еще несколько человек сидели здесь под солнцем, попивали пиво, или лимонад, или охлажденный чай. Но были и пустые столики. Почему Мирна решила подсесть к нему?

Единственным возможным ответом был тот, которого он боялся.

– Как поживаете? – спросила она.

И этот ответ состоял в том, что она хочет поговорить. Он сделал большой глоток пива:

– Прекрасно. Спасибо.

Мирна кивнула, слегка раскручивая пиво в своем стакане.

– Хороший день, – сказала она наконец.

Бовуар продолжал смотреть перед собой, полагая, что это замечание не стоит его реакции. Видимо, она это поняла. Он хочет побыть наедине со своими мыслями.

– О чем вы думаете?

Теперь он посмотрел на нее. На ее лице было мягкое выражение. Заинтересованное, но не пристальное. Не вопрошающее.

Приятный взгляд.

– О расследовании, – сказал он.