Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А, вот вы где, – сказал Дени Фортен, появившийся в дверях бистро.
Он с удовольствием посмотрел на Андре Кастонге, который при его появлении вскочил и чуть не опрокинул бокал с белым вином.
Франсуа Маруа, однако, остался сидеть на месте. Он почти никак не прореагировал на появление Фортена.
«Как ящерица, – подумал Фортен. – Растянулась на камушке и греется под солнцем».
– Tabernac![66]– воскликнул Кастонге. – Какого дьявола вам тут надо?
– Вы позволите? – спросил Фортен и сел за столик, не дожидаясь, пока Кастонге или Маруа ему откажут.
Они всегда возражали, если он хотел занять место за их столиком. Уже не одно десятилетие. Тайный заговор торговцев и галеристов, теперь постаревших. Как только Фортен решил, что не хочет быть художником, и открыл собственную галерею, они сомкнули ряды. Против посягнувшего на их монополию новичка.
И вот он сидит перед ними. Он стал успешнее, чем любой из них. За исключением, может быть, этих двоих. Из всех представителей мира искусства Квебека Фортен считался с мнением только этих двоих – Кастонге и Маруа.
Что ж, когда-нибудь им придется признать его. И возможно, это случится сегодня.
– Я слышал, что вы здесь, – сказал он, давая знак официанту принести еще выпивку.
Он видел, что Кастонге уже хорошо приложился к белому вину. Но Маруа прихлебывал охлажденный чай. Напиток аскетический, изящный, выдержанный. Холодный. Как и сам этот человек.
Фортен переключился на пиво из малой пивоварни. «Макослан». Молодое, золотистое, дерзкое.
– Что вы здесь делаете? – повторил Кастонге, сделав ударение на «вы», словно Фортен обязан был отчитываться перед ним.
И Фортен чуть не поддался инстинктивной потребности ублажить этих людей.
Однако он взял себя в руки и обаятельно улыбнулся:
– Я здесь по той же причине, что и вы. Чтобы подписать договор с Морроу.
Маруа наконец зашевелился. Медленно, очень медленно дилер повернул голову, посмотрел прямо в глаза Фортену, потом медленно, очень медленно поднял брови. Если бы это сделал кто-то другой, то такой жест мог бы показаться комичным. Но в исполнении Маруа он выглядел устрашающе.
Фортен почувствовал, как его прошиб холодный пот, словно он увидел голову горгоны Медузы.
Он с трудом проглотил слюну и не отвел взгляда, надеясь, что даже если и превратится в камень, то, по крайней мере, с выражением небрежной неприязни на лице.
Кастонге разразился смехом:
– Вы? Договор с Морроу? У вас уже был шанс, и вы его благополучно профукали. – Кастонге ухватил бокал и сделал громадный глоток.
Официант принес еще порцию выпивки, но Маруа поднял руку, останавливая его.
– Мы, пожалуй, уже достаточно выпили. – Он посмотрел на Кастонге. – Может, пришло время немного прогуляться, как вы думаете?
Но Кастонге не думал. Он взял бокал.
– Вы никогда не подпишете договор с Морроу. И знаете почему?
Фортен отрицательно покачал головой и тут же мысленно отругал себя за то, что вообще прореагировал на этот вопрос.
– Потому что они знают, что вы собой представляете, – громко заявил Кастонге.
Так громко, что все разговоры вокруг них стихли.
За отдаленным столиком все повернулись к ним, кроме Тьерри Пино. Он продолжал сидеть лицом к стене.
– Хватит, Андре, – сказал Маруа, прикасаясь пальцами к руке Кастонге.
– Нет, не хватит, – отмахнулся Кастонге. – Мы с вами работали не покладая рук, чтобы стать тем, кем стали. Изучали искусство, технику. У нас могут быть разногласия, но мы по крайней мере ведем разумную дискуссию. А этот, – его рука дернулась в сторону Фортена, – этот думает только о том, как бы срубить побольше долларов.
– А вы, сэр, – сказал Фортен, вставая, – думаете только о бутылке. И кто из нас хуже?
Фортен чуть поклонился с чопорным видом и пошел прочь. Он не знал, куда идет. Важно было просто уйти. От этих двух людей, что смотрят на него. И вероятно, смеются.
– Люди не меняются, – сказал Бовуар; он сдавливал бургер, глядя, как из него выступает сок.
Главный судья Пино и Сюзанна ушли в гостиницу Габри. Теперь наконец инспектор Бовуар мог поговорить об убийстве в спокойной обстановке.
– Ты так думаешь? – спросил Гамаш.
На его тарелке лежали креветки, жаренные в чесноке, и салат из киноа и манго. Жаровня для барбекю работала без перерыва, выдавая стейки, бургеры, креветки и лосося, – на ланч пришла голодная толпа клиентов.
– Внешне может показаться, что они изменились, – сказал Бовуар, поднося бургер ко рту, – но если ты в детстве был не подарок, то вырастешь во взрослого говнюка и умирать будешь, источая злость.
Он вонзил зубы в бургер. Прежде он приходил в восторг от такого бургера с беконом, жареным луком и тающим голубым сыром, но теперь его чуть не стошнило. Однако он заставлял себя есть, чтобы ублажить Гамаша.
Бовуар заметил, что шеф смотрит, как он ест, и почувствовал легкое раздражение, которое, впрочем, быстро прошло. По большому счету ему было все равно. После разговора с Мирной он отправился в ванную, принял парацетамол и оставался там, держась за голову руками, пока не почувствовал, как распространяется тепло по телу, а боль стихает и уходит.
Старший инспектор Гамаш подцепил вилкой кусочек жареной креветки и салата из киноа и манго и с явным удовольствием положил в рот.
Они оба подняли головы, когда Андре Кастонге повысил голос.
Бовуар даже привстал было, но шеф остановил его. Ему нужно было увидеть, как разрулится эта ситуация. Как и остальные клиенты, он проводил взглядом Фортена, который удалился на негнущихся ногах, с прямой спиной, прижав руки к бокам.
«Как маленький солдат», – подумал Гамаш, вспомнив, как его сын Даниель в детстве маршировал по парку. Шел подраться или уходил от драки. Целеустремленно.
Притворяясь.
Гамаш понял, что Дени Фортен отступает. Чтобы залечить раны.
– Похоже, вы со мной не согласны? – спросил Бовуар.
– В том, что люди не меняются? – откликнулся Гамаш, отрываясь от тарелки. – Да, не согласен. Я верю, что люди могут меняться и меняются.
– Но не в такой степени, в какой, видимо, изменилась убитая, – сказал Бовуар. – Это было бы слишком кьяроскуро.
– Слишком что? – Гамаш опустил нож с вилкой и уставился на своего заместителя.
– Это означает резкий контраст. Игра света и тени.