— И те, кто будет мне указывать, как поступать?

Она покосилась на Гордона с проницательностью, которую Рутвен и прежде у нее замечал. И подумал о том, что она уже мало походит на ту робкую девушку, какой он видел ее в первый раз. Похоже, женщине нужно признание, чтоб перестать опасаться, подумал он. А может, это просто была игра, и она вела себя так, как от нее ожидали, так же, как теперь ведет себя соответственно своему статусу.

— Нет, ваше величество, — ответил он немедленно. — Те, кто будет предлагать вам несколько решений на выбор. Те, чьи советы вам будут по душе.

Она отвернулась и вздохнула.

— Да уж. Только надо, чтоб эти советы были умными, да?

Он не стал отвечать, потому что ответ был очевиден, только дернул плечом. Они повернули и стали спускаться по лестнице в сад. Протянув руку, он предложил ее императрице, которая, чтоб суметь безбоязненно спуститься, подобрала юбки. Аир оперлась на его ладонь и улыбнулась.

— Мне как-то привычней босиком либо же в мягкой обуви… Скажите мне, Гордон, что такое хороший правитель?

— Хороший правитель — это в первую очередь умение признавать собственное несовершенство. — Рутвен слегка удивился, но не запоздал с ответом ни на миг. — Если он уверен, что всегда прав — он плох, как глава. Но и излишние колебания и слабость — порок. Правитель должен тщательно обдумывать каждое решение, но, если уж принял, должен нести за него полную ответственность. Впрочем, это относится к любому человеку, поставленному хоть над тремя другими.

Она молча и очень внимательно слушала, не задавая вопросов, и пришлось продолжать, на ходу подбирая слова.

— Хорошим правителем может считаться лишь тот, кто достаточно силен, чтобы властвовать над собой. Он не может позволять другому диктовать себе, как поступать. Конечно, нужно обсудить и подумать, какое из нескольких решений принять, но если уж принял — больше никаких колебаний. Причем не потому, что посоветовал умный человек, а потому, что ты уже сделал его идею своей. А если принял решение, строго следи за тем, чтоб оно выполнялось.

— И это при том, что следует признавать свои ошибки?

— Конечно. Правитель должен быть умен, но и силен. Если подчиненные не будут чувствовать силу, они не станут и подчиняться.

— Все это противоречиво, — вздохнула она.

— Никто не может дать точного рецепта, как стать хорошим правителем, — честно ответил Гордон. — Это нужно чувствовать. Любое искусство потому и искусство. Как стать, к примеру, хорошей ткачихой? Должно быть, до самого конца это знает только хорошая ткачиха.

— В языке слишком мало слов, — засмеявшись, согласилась девушка. — Но я понимаю, о чем вы.

— Впрочем, ваше величество, вы сумеете это понять, я уверен.

— Я чувствую, что наделаю ошибок.

— Нет тех, кто совсем не делает ошибок. Это невозможно. Но ум поможет вам свести их количество к минимуму.

— Ум? — Она лукаво посмотрела снизу вверх. — Некоторые мужчины считают, что у женщин нет ума.

— Существует уйма глупых мужчин, льщу себя надеждой, что я не таков. Кроме того, помня свою мать, я не могу так считать. Она была очень умной женщиной. Отца я совсем не помню, он умер, когда мне было четыре года. Так что воспитала меня мать, и воспитала, я считаю, правильно. Так что…

— Понимаю… Господи, все чаще и чаще я думаю, ну зачем мне все это нужно? Жила бы себе спокойно с мужем в Юбеле…

Гордон покосился на собеседницу.

— Мне почему-то кажется, что рано или поздно вам понравится, — сказал он, и оба рассмеялись.

— Все упирается в то, что по рождению я крестьянка.

— Ничто в это не упирается.

Он сказал эти слова твердо, даже резко. Они оба снова остановились, на этот раз у самой двери во внутренние помещения, откуда — Рутвен знал — можно попасть и в сокровищницу. Аир стояла, придерживая у груди легкую, воздушную шелковую накидку, которую набросила на плечи, выходя из кабинета, и ветер слегка шевелил ее, а еще тревожил красиво уложенные на ее голове темно-русые локоны. Над прической императрицы каждое утро колдовал опытный парикмахер, который знал, что каждой прическе — свое время. Слегка подвитые, и без того вьющиеся от природы волосы были уложены будто бы в беспорядке, это оживляло лицо императрицы и делало его тоньше и нежнее. Живя при дворе, Рутвен привык замечать те подробности женского облика, на которые мужчины обычно не обращают внимания. Он залюбовался ею, но потом заметил ее вопрошающий взгляд и понял, что она ждет продолжения.

— Не важно, каково ваше происхождение, — пояснил он. — Важна репутация, а репутация правителя — одна из четырех опор трона.

— А остальные три?

— Политика, экономика и военное дело. И ни одной опорой нельзя пренебрегать. Конечно, трон может стоять и на трех ножках. — Он хмыкнул. — Но, во-первых, так менее устойчиво, а во-вторых, может случиться какая-нибудь неожиданность, и тогда останутся только две опоры. Этого мало.

— И моя репутация…

— Ваша репутация безупречна, ваше величество. Народ вас любит.

Она пожала плечами.

— Потому что я одна из них. И за отмену двух налогов… Идемте, граф. Сколько вам нужно денег на первых порах?

— Тысячи три — пять.

— Возьмете их сейчас же. И… Думаю, вы лучше меня понимаете, что нужно делать. — Она обернулась и ожгла его задорной улыбкой. — Только не злоупотребляйте моим доверием. Боюсь, что твердость и даже жестокость в отношении людей легкомысленных и вероломных — тоже достоинство правителя.

Гордон улыбнулся и поклонился в ответ в знак того, что намек понял.

По правде говоря, он нисколько не покривил душой, говоря, что народ любит новую правительницу. Конечно, знатные дворяне вроде Маймера Руйвесского, который, кстати, не появился на присяге и теперь собирался бунтовать, морщили носы, упоминая о происхождении императрицы или рассказывая, что в своих личных комнатах при рабынях и муже она предпочитает носить одежду крестьянок, что отличившихся подчиненных или приятных ей гостей она кормит вареньями собственного изготовления. Аир пришла в ужас, узнав, сколько стоят балы в императорском дворце, и потому объявила, что пока балов не будет, она потребовала, чтоб ей сшили лишь столько нарядов, сколько необходимо, и пока ограничились этим.

Знать презрительно пожимала плечами в ответ на такую «скупость», простолюдины же были скорее склонны относиться к этому одобрительно. Да и странно ли? Мало того, что на юной императрице в их глазах лежало благословение Бога, она еще оказалась так близка им, как никогда не могли бы стать все эти графы и бароны, и уж тем более принцессы. Рутвен понимал, что рано или поздно чернь захочет и в Аир видеть нечто недосягаемое — и по поведению, и по образу жизни, — что им захочется, потолкавшись несколько часов на морозе, увидеть ее хоть издали в таком ослепительном наряде, чтоб это возместило им ожидание, что они буду ждать роскошных зрелищ — ристалищ и представлений, щедрых угощений и цирков. Но можно было надеяться, что к тому времени, когда ремесленникам и крестьянам надоест за чаркой с увлечением обсуждать скромность жизни нынешнего двора, Аир уже привыкнет тратить деньги. И тогда у простолюдинов появится возможность обсудить другие вопросы.