— Ничего не знаю. Зачем же скрывать?

Васфие не захотела верить.

— Как ты можешь не знать того, о чем говорит весь Б…?

Это рассмешило меня. Я пожала плечами.

— Тебе ведь известно, я живу уединенно, обособленно.Мне нет никакого дела до других.

Васфие схватила меня за руки.

— Феридэ, ведь Шейх Юсуф-эфенди влюблен в тебя!

От неожиданности я даже закрыла лицо руками.

На берегу реки все еще продолжалось веселье. Девочкикричали, шумели, смеялись. Я незаметно отделилась от всех, свернула на узенькуютропинку, бегущую меж двух садов, и вернулась домой.

Кажется, лето будет тянуться до бесконечности. Жараневыносимая. В городе не найдешь зеленого листочка. Все сожжено солнцем.Изумрудные холмы стали бледно-желтыми. Под ослепительным летним солнцем они кажутсямертвыми, бесцветными. Можно подумать, что это огромные кучи пепла. Тоскливо.Тоскливо до смерти, хоть в петлю лезь. Город опустел. Ученицы разъехались.Многие наши учителя тоже на летние месяцы покинули Б… Незихе и Васфие присылаютмне иногда из Стамбула письма. Они пишут, что Стамбул в этом году особеннокрасив, восхищаются Босфором, Принцевыми островами и надеются остаться там,если представится хоть малейшая возможность.

Откровенно говоря, мне тоже не хочется здесь оставаться.История с Шейхом Юсуфом-эфенди сильно меня огорчила. Мне стыдно появлятьсясреди людей. Когда начнется новый учебный год, я попрошу перевести меня вкакое-нибудь другое место. Согласна даже поехать в глушь. Пусть мне тампридется туго, пусть надо много работать и я буду уставать. Это ничего. Лишь быостаться наедине с собой.

Вот уже второй раз я вижу, как мои ученицы выходят замуж. Наэтот раз обстояло иначе, чем в Зейнилер, когда мы отдавали Зехру за чабанаМехмеда. Сегодня ночью, в этот час Джемиле уже не лежит в своей постели сневысохшими слезинками на ресницах. В эту ночь, в этот час красивая головкаДжемиле покоится на груди ее возлюбленного лейтенанта. Молодые люди проявилитакую стойкость в своем чувстве, что их родители были вынуждены сдаться.

Джемиле, как и Зехру, я наряжала своими руками. Уже давно яупорно отказывалась бывать на вечеринках и гуляньях, но Джемиле пришла ко мнедомой, целовала мне руки, умоляла. Интересно, догадалась ли она, что это ятогда ночью вложила в карман ее передника конфискованное письмо? Не знаю… Но втот день, когда девушке удалось наконец склонить на свою сторону родителей, ябыла первой, кому она сообщила радостную весть. Думаю, она все-таки догадалась.

Да, я сама нарядила Джемиле, сама накинула на нее дувак. ВБ… есть обычай вплетать в волосы молодых девушек серебряные нити, какие обычноносят только невесты. Считают, что они приносят счастье. Несмотря на мойрешительный протест, мать Джемиле вдела сбоку в мои волосы кусочек такой нити.Я ничего не могла поделать.

Мне очень хотелось взглянуть на лейтенанта. Я могла поверитьсчастью молодых, только увидев их вместе рука об руку. Но этому желанию несуждено было сбыться. Мне пришлось раньше времени уйти со свадьбы.

В тот вечер женщины, как всегда, тайком поглядывали на меня,перешептывались. С уст у них не сходило слово «Шелкопряд».

Жена председателя муниципалитета, толстая женщина, всяувешанная золотыми безделушками и бриллиантами, пристально глянула на меня,затем громко, так что даже я услышала, сказала соседкам:

— Этот Шелкопряд действительно способен погубить…Неспроста несчастный мучается!..

Нельзя было больше терпеть. Я извинилась перед матерьюДжемиле и сказала, что больна и не могу остаться.

Невеста стояла в окружении нескольких моих коллег поучилищу. Старушка показала в их сторону рукой.

— Учителя дают Джемиле советы и наставления. Ты бытоже, барышня, сказала ей несколько слов.

Улыбнувшись, я согласилась выполнить это невинное желание,отвела девушку в сторону и сказала:

— Джемиле, мама просила, чтобы я, как твоя учительница,что-нибудь посоветовала тебе. Лучшее наставление дало твое сердце. Я хочупосоветовать только одно… Смотри, дитя мое, если сейчас, перед тем как придеттвой жених, вдруг кто-нибудь сообщит, что на улице тебя ждет незнакомая женщинаи хочет поговорить с тобой по секрету, не слушай никого, беги от этой женщины,спрячь свою голову на сильной груди лейтенанта…

Кто знает, как удивилась моим словам Джемиле! Она права.Даже сейчас я сама удивляюсь и спрашиваю себя, в чем смысл этих слов, точно услышалаих от кого-то другого.

Сегодня вечером в нашем маленьком садике было веселье. Мы сМунисэ пригласили на ужин семью Хаджи-калфы. Ради шутки я попросила купить вгороде несколько красивых бумажных фонариков. Мы повесили их на ветках миндальногодеревца над столом. Увидев это украшение, Хаджи-калфа пришел в восторг:

— Эй, да ведь это не ужин, а праздник Десятого июля[84].

Я улыбнулась.

— Сегодняшний вечер — это мое собственное Десятое июля.

Да, этот вечер был праздником моего освобождения. Ровно годтому назад Чалыкушу вырвалась из клетки. Год — это триста шестьдесят пять дней.Как много!

В начале ужина я была очень весела, без конца смеялась,болтала. Я так шутила, что мадам из Саматьи задыхалась от хохота. Засветившеесярадостью пухленькое личико Айкануш сделалось того же цвета, что мои фонарики.Хаджи-калфа хлопал себя по коленям и заливался безудержным смехом.

— Уж не бесенок ли в тебя вселился, дочь моя?

Мы допоздна болтали в саду. На прощанье я подарила Айкануш иМирату по красному фонарику и проводила гостей.

Мунисэ набегалась за день и клевала носом еще за столом,пока мы разговаривали. Я отправила ее спать, а сама осталась в саду.

Была дивная ночь. В соседних домах погасли огни. На фонезвездного неба вырисовывался черный, страшный горб горы. Я прижалась руками илбом к холодной решетке сада. Кругом было тихо, безмолвно. Только внизу подобрывом еле слышно журчала речушка, не пересыхающая даже в такую жару. В ееводе отражался клочок звездного неба.

Свечи догорали в бумажных фонариках. Я чувствовала, каквместе с ними угасала и радость в моем сердце. Душа моя погружалась в глубокую,беспросветную тьму.

Я перебирала в памяти и светлые и темные дни минувшего года.Как все это было давно, господи! Как давно!

У меня крепкое тело… Оно безропотно переносит холод,страдания, другие тяготы. Возможно, я проживу еще сорок, даже пятьдесят лет.Возможно, и тогда мне придется праздновать печальную годовщину этой печальнойпобеды. Как бесконечна жизнь, господи! Как долог этот путь!