Прямо у двери стояла пассажирская «Газель», поблёскивая чистым тёмно-синим покрытием. Сразу заметно: если за машиной ухаживать, содержать в аккуратности и следить, то она выдержит и не двадцать лет, а поболее.

— Отлично! Грузимся! Пётр, Андрей, канистры в багажник закиньте! Варвар, Зек, проверьте оружие и осмотрите боеприпасы. Жлоб… — Олег на мгновение замолчал, наблюдая, как Сеня пытается запихнуть отчаянно сопротивляющуюся девушку в кузов, а Бакин бледнеет на глазах. — Может, ну её на хрен? Сдалась же…

— Это мой трофей! — рявкнул Сеня, слегка хлопнул девушку по лбу, отчего она завалилась в салон, и залез следом, закрыв дверь.

Ругаться с членом собственной команды из-за какой-то девчонки не хотелось, да и бесполезно это: если Жлоб что-то удумал, его не разубедить. Оставалось только решить проблему по-другому.

— Но вы же обещали! Сказали, что её не тронут! Вы… — Грохнул выстрел, Бакин с простреленной головой упал на пол. Гром наклонился, рассматривая труп, а после скомандовал: — Живо в машину! Времени совсем нет!

* * *

Окружающая реальность ворвалась в сознание вспышкой. Алексей Юдин очнулся в кромешной темноте и попытался вспомнить, что предшествовало возникновению острой боли сразу в двух местах: в правой голени и левом бедре. Мужчина дёрнулся в попытке вскочить на ноги, но тут же упал. Огненное жжение из ног расползлось, словно горячий уголь, по всему телу. Его прострелило болью и свело, как казалось, все мышцы ниже поясницы. Алексей стиснул зубы, но дикий, первобытный крик просочился из нутра, будто не мог больше находиться в столь жалком существе, как человек. Боль выплеснулась из Алексея, и этот звук разнёсся вокруг, вплетаясь в сотни таких же криков отчаяния и страха. Они раздавались тут и там в темноте, вторя друг другу, сливаясь и умножаясь. Женские, мужские и вновь женские… их было намного больше. Казалось, что тьма вокруг целиком и полностью пронизана криками и стонами людей, корчащихся в агонии. Мелькнула безумная догадка: Ад? Чистилище, в котором множество душ искупают болью свою вину, орут, но, никем не слышимые, докричаться не могут, но так и продолжают в исступлении взывать к небесам, чтобы те облегчили их терзания, оставили в покое умирать тела.

Алексей кричал, пока не понял, что окружён такими же людьми, испытывающими не меньшую муку, а может, и большую. Тогда его крик потерял смысл: он лишь растворится среди многих других. Зато медленно, но верно стали крутиться шестерёнки мыслей в голове. Юдин начал понимать причины, по которым оказался в темноте, с режущей болью в ногах.

Всё объяснялось просто. Та зачистка, которую они с командой устроили, вызвала обвал деревянных построек, Алексей не успел выбраться из здания, и его накрыло. Страшно было даже представить, какой вес обрушился вниз, складывая гармошкой деревянные этажи внутри пустого цеха. Скорее всего, теперь мучились от боли все, кто находился в помещении. Страдания не обошли стороной никого.

Юдин попытался согнуть левую ногу, но дёрнул слишком сильно, и крик вновь вырвался на свободу. Что-то придавило сверху, не иначе. Тогда Алексей попробовал нащупать границы места, где оказался. И был неприятно удивлён — руки везде натыкались на дерево. Кроме того, над головой тоже были доски. Сердце забилось сильнее. Осознание, что мужчина заперт внутри деревянной коробки размером метр на два, повергло в панику. Алексей с новой силой попытался освободить ноги, сжимая зубы от нестерпимой боли и захлёбываясь криком, как и сотни других пострадавших вокруг. Устав от бесполезных попыток выбраться, Юдин успокоился, некоторое время мысли метались в голове от испуга, затем он протянул руку и просто нащупал сначала одну, потом вторую ногу, изогнувшись, насколько мог.

Фух! На месте! Уже хорошо, но более тщательное обследование выявило доску, торчащую в одной, и брус, придавивший другую. Та, которую проткнула доска, была мокрая и липкая: сразу представилось, как кровь тугими толчками вытекает из раны. Мужчину на мгновение парализовало от ужаса: ведь вместе с кровью обычно уходит и жизнь… медленно, рывками. Но потом он вспомнил, что братья спаслись. Должны были, обязаны, ведь они намного раньше его проследовали к выходу. А если так, то непременно его откопают, Алексей не сомневался в этом. Оставалось меньше двигаться, чтобы не тревожить раны, и ждать. Всё-таки он не так далеко от выхода, откапывать недолго… Братья обязательно придут за ним!

Время растянулось. Когда ты один в темноте, оно кажется бесконечным. Минуты превращаются в часы, те — в дни. Да и мысли не помогают. Они словно погружаются в патоку, вязкую, как сама тьма, которая кажется живой и с каждой минутой душит, обволакивает, сжимает бренное тело и мысли в комок, растворяет их в бесконечном пространстве вечной ночи. А вокруг, будто огоньки, гаснут последние крики, остаются лишь самые стойкие, и те через какое-то время затихают, сливаясь с кажущейся вечной тьмой. Через сколько умирают окружающие, неясно. Время, изменившееся в темноте и одиночестве, не даёт никакого представления об этом.

Сколько прошло? Минута, час или день? Алексей не имеет ни малейшего понятия, рана не даёт возможности двигаться, а боль окунает в забытье, иногда возвращается в сознание новым приступом. И наконец, Юдин понял, что остался один на один с темнотой, и временем, и тишиной… Все умерли, все затихли…

Хотя нет. Вот какой-то новый звук. Скрежещущий. Он так сильно отличается от криков и стонов, что Алексей поднимает голову из последних сил и прислушивается. Вот снова. Он распространяется оттуда, где, по его расчётам, должен быть выход, к которому он не успел. Трещит ломаемая чужим усилием доска, потом ещё одна, и ещё. Не забыли… братья должны были прийти и пришли. Но почему так долго? Небольшая тревога сквозит в этой мысли, и Алексей проникается ею, словно она — уже знание. Разум подсказывает, что в происходящем что-то неправильно, но что… но его сознание не может дать на это ответа, да и погрузившийся от ран в лихорадку организм всё больше сдаёт, мысли путаются, а темнота перед глазами белеет, расплываясь во мгле, озаряемой иногда разноцветными вспышками в такт бьющемуся сердцу.

И вновь Алексей приходит в себя от звука разламываемых досок — со злостью, с каким-то животным остервенением ломаемых, будто человеку надоело долго разбирать преграду, не дающую подступиться к добыче… Добыче? Неужели эта мысль возможна? Безумная и нереальная, но Юдин слишком долго был в этой беспросветной капсуле из дерева, чтобы уверовать, что это люди спешат на помощь.