в почку, – чеканит он, глядя на нож. – Даже если меня закроют, Эйвери ты не получишь.

Я чувствую боль. Лукас дышит мне в лицо, поливая знакомыми, как дождь, угрозами, но сколько бы раз я ни оказывалась в такой ситуации, так и не смогла понять его извращенный разум. Зачем ему требуется полный контроль над кем-то? Наверное, в тот день на курорте он мог нацелиться на кого угодно, лишь бы получить удовольствие. Если б это был кто-то другой, сейчас я была бы свободна. Но он предпочтет сесть в тюрьму, лишь бы причинить мне боль, разлучить с единственным человеком, которого я люблю. Он просто чудовище.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Мы идем.

Лукас кивает и раздвигает двери. Я прижимаю к груди рыдающую Эйвери и шагаю наружу. Он следует за мной, тыча ножом между лопатками.

Внезапно раздается вой сирен, и Лукас останавливается. Сирены еще далеко. Может, машины едут сюда, а может, и нет, но его колебания дают мне шанс. Лукас опускает руку и оглядывается, ослабляя бдительность. Я разворачиваюсь и бегу мимо него, пока он смотрит через забор. Вбегаю в стеклянные двери, захлопываю их и запираю. Я пытаюсь перевести дыхание. Даже не понимаю, кто воет, я или Эйвери, и кладу ее на кресло, чтобы отдышаться. Я сгибаюсь, кладя ладони на колени, пытаясь успокоиться, чтобы подумать. Лукас в любую секунду может выбить стекло, но сначала надо отдышаться. Мне надо просто…

Тут я вижу, как по лестнице спускается Пейдж в халате и с мокрыми волосами, налипшими на лицо. В ее руках дробовик. Лукас тоже ее видит. Она проходит мимо меня, а Эйвери продолжает кричать, потому что сирены завывают все ближе и громче. Пейдж берет дверь на прицел. Лукас перестает пинать ее и неожиданно начинает смеяться.

– Ты та самая мразь, которая вломилась в мой дом? – фыркает он.

Но когда Пейдж открывает стеклянные двери и целится в него, усмешка на его лице сменяется страхом. Пейдж медленно выходит во двор, не опуская дробовик. Лукас пятится и спотыкается, наткнувшись на розовый куст, но восстанавливает равновесие и пускается бежать. Я вижу, как Пейдж двигается следом, но не понимаю, что она собирается делать.

– Полиция скоро приедет! – кричу я.

Нельзя же стрелять в спину. Но тут Лукас натыкается на низкую ограду из колючей проволоки вокруг грядки с салатом, сделанную, чтобы не пробрались кролики. Он падает и до крови раздирает голень. А когда встает, оказывается лицом к лицу с Пейдж. Она стоит рядом с любимым креслом, прицелившись в Лукаса, и он поднимает руки, показывая, что сдается.

– Ладно, мать твою! – шипит он.

Скоро здесь будут копы, и Пейдж может держать его на прицеле до их приезда. Она оглядывается на меня и Эйвери, которая по-прежнему так надрывается от крика, что ее лицо стало пунцовым. Потом разворачивается обратно к Лукасу и без единого слова нажимает на спусковой крючок. На его груди расплывается красное пятно, и он беззвучно падает на землю.

Пейдж держит дробовик на вытянутых руках и дрожит всем телом. Лукас не шевелится. Эйвери плачет, а сирены уже совсем близко. Копы едут к нам? Почему? Сирены воют так громко. Пейдж не двигается. Наверное, у нее шок.

Она спасла меня. Больше Лукас никогда не вернется. Я слышу, как хлопает дверца машины, а сирены умолкают. Голос Коры зовет меня по имени. Она врывается в дверь. Все происходит так быстро и одновременно как в замедленной съемке. На мою ладонь падает капля крови, и я подношу руку к ране на голове, полученной от удара Лукаса. Никто не должен знать, что он пытался убежать и поднял руки, когда в него стреляли. Это была самооборона. Они увидят меня и поймут, что так оно и было. Лукас пришел за мной, и я должна была с этим покончить.

Я забираю у Пейдж ружье. Она не пытается мне помешать, просто смотрит на мертвое тело. Держу дробовик в трясущихся руках, наставив его на Лукаса, и тут сквозь кусты в сад влетают полицейские. Увидев у меня оружие, они на всякий случай вытаскивают свое, но я немедленно бросаю дробовик и опускаюсь на колени.

Пейдж кидается ко мне и обнимает. Конечно, нас разлучат, чтобы задать вопросы. Я крепко сжимаю ее руку и заглядываю ей в глаза.

– Я застрелила его. Мне пришлось.

Она кивает и тоже сжимает мою руку.

– Тебе пришлось, – соглашается она.

– Все кончено, – повторяю я снова и снова, стоя на четвереньках в грязи. – Все кончено.

Эпилог

Год спустя

Никола

Когда приходит письмо, я как раз выхожу из дома. Почтальон просит меня расписаться, а затем небрежно кивает и уходит, как будто в этом конверте не вручил мне новую жизнь. Трясущимися руками я засовываю письмо в сумочку и кладу Эйвери в коляску.

Знакомый соленый бриз с Кельтского моря приносит горечь. Я кутаюсь в плед и иду к пирсу. С тех пор как я вернулась в Корнуолл, ничто не воспринимаю как должное – ни холодную морось, ни вечно хмурое небо. Я улыбаюсь даже продавцам, зазывающей к себе назойливой гадалке, пожилому мужчине в кондитерской, склонившемуся над маленькой меловой доской, на которой печатными буквами написаны ежедневные спецпредложения, и улыбающейся грузной женщине в булочной, где я остановилась, чтобы выпить чаю и съесть две черничные булочки. Я передаю одну из них Эйвери, и мы садимся на потрепанную ветрами скамейку с видом на море. Я с наслаждением вдыхаю его запах.

Достав содержимое конверта, я невольно хватаюсь за сердце. Я думаю о Коре и Пейдж. Никто из нас не остался в Брайтон-Хиллз. В прошлом месяце Кора прислала мне фотографию, на которой стоит перед вывеской «Продается» у домика на пляже в Форт-Лодердейле [18] после того, как отвезла Мию в общежитие университета Флориды, а Пейдж сказала, что им с Грантом давно следовало переехать из того дома. Я прекрасно понимаю их стремление уехать как можно дальше. Пейдж и Грант навестят нас на рождественские каникулы, а потом, может быть, переберутся в штат Мэн, как сказала Пейдж. Или на Кейп-Код [19], они еще не решили.

Я не ожидала ничего подобного. Судебного процесса не было, прокурор даже не выдвинул обвинений. Свидетельских показаний и доказательств, что это была самозащита, оказалось более чем достаточно. История его насилия надо мной неоспоримо подтвердилась. Я была просто рада, что все закончилось. Больше мне ничего и не требовалось.

Но деньги… Я их не ждала, но