Жизнь медленно вытекает из меня капля за каплей… моинесчастья высасывают из меня все соки, точно какой-нибудь вампир. Нет, скореепаук. Паук ничем не лучше вампира — он сидит на своей паутине, дожидаясьжертвы, и, изловив добычу, высасывает бедняжку, пока от нее не остается однасухая, пустая оболочка.

Это обо мне… это я стремительно превращаюсь в пустую шкурку.

В прихожей, поглядев в зеркало, я обнаруживаю мелкиеморщинки вокруг глаз — а ведь еще несколько месяцев назад их не было, я твердознаю. Кожа у меня сухая… как пустыня. Я выгляжу на десять — нет, пятнадцать —лет старше, чем на самом деле.

Сохну… высыхаю… рассыхаюсь… рассыпаюсь в прах…

Хрипло вздохнув, я перебираю письма. Руки начинают трястись.Я знаю, что лежит в этих чопорных конвертах — их можно не распечатывать.

"Вы просрочили…"

"Вы просрочили…"

"Вы просрочили…"

"Вы должны были внести платеж Х месяцев назад".

"Мы передаем ваши счета в Агентство взысканиядолгов".

"С сожалением напоминаем, что вы должны немедленносвязаться с нами…"

"Мы будем вынуждены…"

А на текущем счету у меня всего тридцать восемь долларов.

Моя рука комкает конверты. Торопливо принимаюсь ихразглаживать.

Не знаю, что тут делать — плакать или ругаться на чем светстоит. После того как Джек от меня ушел — уже несколько месяцев кряду, — япробовала делать и то, и другое.

Не помогло.

Сколько писем я написала кредиторам, объясняя, что непытаюсь их обжулить и всерьез намерена вернуть долги, но очень-оченьпостепенно, иначе не получится. Но начинается новая неделя, и телефон вновьразрывается от требований денег, а почтовый ящик, набитый грозными письмами,чуть не лопается по швам. Сейчас звонки пошли такие кошмарные, что я живу,выдернув телефонную вилку из розетки. С телефоном тоже все не слава богу — запоследнее время его уже дважды отключали. Свет мне пока не вырубили — нообещают.

Скрипнув зубами, я швыряю корреспонденцию на комод вприхожей, на груду прочих нераспечатанных конвертов, в том числе — от Джека.

Заложив за ухо непослушную прядь, хватаю картину, ключи исумочку и выскакиваю из дома. Стекла в двери жалобно дребезжат.

До работы у меня еще уйма времени, так что сначала я заеду вбагетную мастерскую, заказать рамку для картины. Это полотно маслом, котороемне заказали много месяцев назад. На прошлой неделе я его закончила. Картинаеще не совсем высохла — слишком уж влажная погода стоит, — но ждать нельзя: мненужны деньги. Я много раз начинала работу над этой картиной, но прошло чертзнает сколько времени, пока она обрела пристойный вид. Я ею не совсем довольна,но… Жутко обидно, что для занятий живописью у меня не хватает ни времени, нисил, но тут уж ничего не поделаешь; хорошо еще, что удается улучить несколькочасов на выходных. И вообще, постоянный депресняк как-то не очень способствуетвдохновению.

"Не сдавайся", — говорят мне друзья, и я пытаюсь;пытаюсь находить в жизни положительные моменты, пытаюсь надеяться, что всеизменится к лучшему… но это трудно… ужас как трудно.

На перекрестке я сворачиваю налево. Перед "зеброй"скопилась целая вереница машин. Невесть почему — движение на перекрестке неочень-то оживленное, и улицу никто не переходит. Я барабаню пальцами по рулю.Балуюсь со стеклами: поочередно опускаю их и поднимаю. Левое, правое, левое…Подправляю сиденье, зеркало заднего вида, боковое зеркальце. Уже собираюсьпосигналить, но тут открытая машина передо мной переползает вперед на несколькофутов. Тащусь за ней, держа ногу на тормозе. Струйка пота стекает по моейспине; наклоняюсь к рулю, чтобы обдуло. Надо бы включить кондиционер, но тогдамотор перегреется. Господи, какая жара стоит; дождем даже не пахнет, прогнозыгласят, что тридцатиградусная температура удержится в течение ближайшей недели.Если не дольше.

Внезапно меня кто-то толкает сзади, и я только непонимающехлопаю глазами.

Ага, поняла: какой-то идиот в меня врезался. Выскакиваюполюбоваться повреждениями.

Виновница, старушка с седыми кудрявыми волосами, медленновыбирается из своего "ягуара". Нижняя губа у нее дрожит. Подойдя комне, она начинает плакать.

— Извините, ради Бога. Я не хотела в вас врезаться. Ядумала, вы дальше продвинетесь. Простите, ради Бога. Простите. Мне очень жаль.— Она выламывает руки, руки, темные от "старческой гречки", руки свыступающими синими венами.

Я вспоминаю, как в последний раз виделась со своей матерью:ее скрюченные пальцы, набрякшие, толстые вены; когда же я взяла ее руку, онаоказалась холодной, холодной, как лед. Внутри меня накапливается злость, и яору:

— Сука, идиотка, ты не соображаешь, что делаешь! Следила быза дорогой, вместо того чтобы радио крутить или волосы свои поганыерасчесывать! Тебе еще повезло, что я не взяла с собой ребенка!

Ухожу и уезжаю — пробка за это время уже рассосалась. Всядрожа, я смотрю в зеркало и вижу, как старушка чуть ли не падает на свой"ягуар". Кусаю губы. Сама не знаю, чего это я так взвилась. Мойбампер практически невредим — это ее машина поцарапана. Ее слезы разбудили вомне жалость — и почему-то разозлили еще сильнее, вселили желание врезать ей какследует.

А что это я ляпнула насчет ребенка? Нет у меня ребенка.

Меня трясет. Должно быть, это все из-за жары. Из-за жары ивлажности.

У багетной мастерской припарковаться негде. Оставляю машинуперед соседним зданием. Идти жарко, асфальт липнет к подошвам; какое-то деревороняет на тротуар свои гнилые плоды.

Когда я вхожу, тип за прилавком даже не смотрит на меня. Онразговаривает по телефону, почти шепотом — значит не с клиентом. Жду минуту.Две. Три. Наконец, простояв перед прилавком около пяти минут, откашливаюсь.

— Мне пора. Перезвони через минутку.

По моим предположениям, операция по заказу рамы займетбольше минуты, но я молчу.

— Что вам? — спрашивает тип. Голос у него обиженный —клиенты явно мешают ему жить.

— Я звонила вам на неделе… кстати, еле пробилась: телефонвсе время занят. — Я испепеляю его взглядом, теперь мне ясно, почему у них всевремя занято. — Мне нужно вставить эту картину в раму; человек, с которым яговорила, сказал, что это займет всего несколько дней.