Отправляюсь в центр. Медленно еду мимо магазинавидеотехники, мимо пиццерии, мимо нового китайского ресторана. Уже несколькомесяцев я ем только дома — экономлю. А ведь ресторан, между прочим,замечательный.

Опять проезжаю багетную мастерскую. Сворачиваю на автостоянкуи, затормозив, долго разглядываю винный магазин на той стороне улицы. А некупить что-нибудь? Бутылку вина. Какую-нибудь слабоалкогольную дрянь. Батареюпива. Что угодно. Однако напиваться мне не хочется — полная апатия, и это менявсерьез бесит. Заблудиться в алкогольном тумане сейчас — самое оно.

Ладно, может, и ничего, что меня выперли. Возможно, это шансвсецело посвятить себя искусству. Больше времени для работы над картинами; надобы развесить по городу визитки в качестве объявлений. Позвоню всяким старымработодателям — может, кому-то надо что-то намалевать для рекламы… Есть разныеспособы… выход есть. Пока все не так уж безнадежно. Нельзя сдаваться. Время ещене пришло. Внутри полупустой шкурки еще трепыхается жизнь.

Я трогаюсь с места — и вновь торможу: другая машина, стоящаяу бровки, мешает мне выехать. "Дубль два", — думаю я, кусая губы.

У этой бабы шикарный новенький автофургон цвета "луннойночи", набитый детьми школьного возраста. Баба все время крутится насиденье, машет руками, настырно втолковывая что-то деткам — и, похоже, начистозабыла, что блокирует целую стоянку. Либо ей пофигу. Жду. Уже тяну руку ксигналу, но тут баба выскакивает из фургона и, воровато оглядевшись, сует подхудожественно обстриженный кустик у бортика мостовой сплющенную алюминиевуюбанку. Вновь садится в фургон и уезжает. Сворачивает направо.

Что за хрень такая, думаю я. В ее драгоценном фургоне нетместа для пустой банки? В ее новеньком фургоне, стоившем не меньше тридцатиштук баксов. Радио в нем наверняка работает, и мотор не перегревается, есливключаешь кондиционер.

Я опять кусаю губу. Из ранки течет кровь.

Выезжаю на шоссе, следом за фургоном, который сворачиваетналево, на Райерсон-стрит. Тоже сворачиваю налево.

Фургон останавливается у светофора. Я тоже.

Фургон проезжает по Райерсон-стрит около мили. Я преследуюего, иногда скрывая свои намерения, иногда нет. Плевать, заметила ли меня этабаба, сознает ли она, что за ней следят. Плевать. У этой хамки уйма денег, ився ее жизнь состоит в том, чтобы возить детей в школу и обратно, как паром, и,бьюсь об заклад, ей не приходится бояться, что отключат телефон или уволят сработы, бояться, что даже продуктов будет не на что купить, и ничего стоящегоона не делает, и я даю руку на отсечение, если эта блядь хоть раз в своейпресной коттеджной жизни ощущала вдохновение и может отличить масло отакварели, и на кой хрен ей эта замечательная, благополучная жизнь, которой онане стоит?

Фургон выезжает на Мейн-стрит. Я тоже. Баба тормозит уперекрестка с Мейпл. Один ребенок выскакивает наружу и машет ей рукой. Шофереще одной машины сигналит. Я тоже сигналю. Фургон вновь трогается и, проехаввсего лишь полквартала, останавливается опять. Вылезает второй ребенок.

Чего-о? Ребенок даже не может немножко пройтись пешком? —изумленно спрашиваю я себя, а тем временем — плевать! — по моему подбородкустекает кровь из искусанных губ.

Баба останавливается у магазина "Каик-чек" и, незаглушив мотора, буквально вбегает в дверь. Паркуюсь в соседнем ряду. Жду.Через несколько минут баба возвращается с маленьким пакетиком в руках. Коситсяна мою машину и тут же отводит взгляд.

"Догадалась, сука", — думаю я и улыбаюсь.

Фургон вновь трогается с места. Я тоже. Баба держит путь кзагородному клубу; я сижу у нее на хвосте. Она просто колесит по городу,понимаю я, едет до ближайшего перекрестка, сворачивает на поперечную улицу, апотом на параллельную первой. Точно насекомое, которое пытается выбраться изпаутины.

Я улыбаюсь.

До меня доходит, что я — не обсосанная шкурка, не бедненькаядобыча в паутине. Теперь я — паук. Я не дожидаюсь, пока меня прикончит какое-топаукообразное в человечьем облике. Я — восьминогий кошмар, скользящий пошелковистым ниточкам паутины, избавляющий мир от мух, этих никчемных тварей,которые только мешают жить. Вот так-то!

Я — могучая хищница. Я охочусь на добычу… слабосильнуюдобычу из коттеджных сабурбий. Ухмыляюсь себе в зеркале и с удивлением замечаюструйку крови. Слизнув ее, сосредотачиваюсь на дороге и руле. Я человекдотошный, я всегда заранее включаю сигнал поворота и соблюдаю дистанцию.Нехорошо выйдет, если меня остановит полицейский. И все-таки: интересно, что япочувствую, легонько, совсем легонько боднув своим капотом фургон, толкнув егона парочку дюймов вперед… или на целый фут… а можно вообще врезаться на полнойскорости ему в зад и…

Мне хочется увидеть страх в глазах моей добычи.

Баба останавливается у какого-то дома, на сей раз жуткошикарного интересно, это здесь она живет? Нет. Она вновь трогается с места.Кажется, теперь моя "муха" движется быстрее. Занервничала? Отлично.Пусть теряется в догадках. Пусть поволнуется так, как мне приходитсяволноваться с утра до ночи.

Смотрю на часы: я таскаюсь за бабой уже больше часа. Ухмыляюсьеще шире.

Я гоню эту женщину, как лиса — зайца, гоню это тупоголовоесоздание, у которого все в порядке со свободным временем, которое не знает,каково это — написать превосходный пейзаж, которое не знает, каково это — когдалюбимый муж уходит от тебя к какой-то дурехе из его офиса, которое не сохнетпрежде времени и ни хрена не понимает в жизни.

Жизнь. Да! Вот как надо жить!

Я улыбаюсь широко-широко, еще немножко, и кожа на скулахлопнет. Облизываю сухие губы, утираю пот со лба.

Эх, мне бы пистолет. Достать бы сейчас из"бардачка" красивый карманный пистолет и… Я чувствую его масляныйзапах, ощущаю в руке его тяжесть тяжесть холодного металла. Я бы погладиластвол, проверила, заряжен ли пистолет, и затем поднесла бы его к ветровомустеклу… живо воображаю, что случится, когда я нажму на спуск…

…стекло разлетается вдребезги… звук пули, пробивающейметалл… с глухим чавканьем она входит в тело бабы… крик… кровь и…

…кровь…

…вся кровь, которую высасывают из незадачливых жертв…

…кровь…

У моих губ медный привкус — кровь, понимаю я — и нервноморгаю. Смотрю на фургон, затем — на часы на приборном щитке. Прошел еще час, ая не знаю, где была и как вообще умудрялась вести машину. Ничегошеньки непомню. Ничего — с момента, когда я подумала о пистолете.

Утираю с подбородка пот. На руке — красное пятно. Мы вновьвернулись на Мейпл, вижу я. Морщу лоб. Стоп, разве это тот самый фургон? У тойбабы серебристый, верно? Цвета "лунной ночи". А этот —синевато-серый. Не тот. Или тот? Может, дело в освещении. Или фургон болеесиний, чем мне показалось сначала?