Чистым голосом Мейтланд проговорил ей в последний раз:

– Джейн, не вызывай помощь. Я покину остров, но сделаю это в свое время, которое определю сам. – Он достал бумажник и вынул из него комок грязных купюр. – Бери все, мне они не понадобятся. Но обещай, что никому не скажешь, что я здесь.

С гримасой сожаления она отклонила деньги, отряхнула колени и пошла мимо бомбоубежищ к подвалу кинотеатра.

Через десять минут Джейн ушла. Мейтланд смотрел, как она взбирается по откосу к примыкающей дороге, и понял, что у нее не было никакой тайной тропы – с чемоданом в руке девушка поднималась прямо по склону, выбирая знакомые точки опоры. Вот она перешагнула через ограждение, а через минуту рядом остановилась машина, взяла ее и смешалась с грузовиками и автобусами.

Когда через час полиция так и не появилась, Мейтланд решил, что Джейн выполнила договоренность. Он подобрал лопату, которую девушка бросила к его ногам, прежде чем уйти, и, оставив костыль, пополз через траву, ощупывая путь вытянутыми руками и воспринимая более сильные вибрации высокой травы, растущей по пути к церковному двору.

К тому времени когда Мейтланд закончил похороны, утро уже было в полном разгаре. Он изнемог, перетаскивая тело бродяги, и лег на кровать в своем павильоне из дверей, глядя, как по автостраде едут машины. Проктора он похоронил в полу склепа и расставил вокруг могилы металлические предметы из «Ягуара», галоши, банку с аэрозолем и прочие подарки, которые делал бродяге.

Несмотря на напряжение и то, что мало ел, Мейтланд ощущал прилив физических сил, словно невидимые источники в его теле начали отдавать долго скрывавшуюся энергию. Его нога была вовсе не так страшно покалечена, как казалось раньше. Она даже немного двигалась в тазобедренном суставе, и скоро будет можно передвигаться без костыля. Мейтланд был рад, что теперь нет ни Проктора, ни молодой женщины. Их присутствие выводило наружу нежеланные свойства его характера, качества, не имевшие отношения к задаче примирения с островом.

Кроме этой вновь обретенной уверенности Мейтланд заметил и охватившее его тихое торжество. Он спокойно лежал в дверном проеме своего павильона, понимая, что теперь находится на острове действительно один и останется здесь, пока не сможет выбраться собственными силами. Мейтланд сорвал с себя остатки изодранной рубашки и лежал, подставив голую грудь теплому воздуху; яркое солнце оттеняло его выпирающие ребра. Он уже не чувствовал настоящей потребности покинуть остров, и одно это уже подтверждало, что он установил над островом свое господство.

По автостраде двигалась полицейская машина, напарник водителя вглядывался в высокую траву. Надежно укрытый в своем павильоне, Мейтланд подождал, когда она проедет, а потом встал и обвел остров самоуверенным взглядом. Голова кружилась от голода, но Мейтланд ощущал спокойствие и сохранял полное самообладание. Еды себе он наберет из-за ограды – и, возможно, в качестве жеста по отношению к старому бродяге оставит символическую порцию у его могилы.

Через несколько часов стемнеет. Мейтланд подумал о Кэтрин и своем сыне. Скоро он их увидит. Надо поесть, а потом придет пора отдохнуть и подумать о том, как выбраться с этого острова.

Сидя на балконе и дожевывая кусок собаки, доктор Роберт Лэйнг размышлял о необычных событиях, происходивших в громадном многоквартирном доме в последние три месяца. Сейчас, когда все вернулось в нормальное русло, Лэйнг с удивлением понимал: трудно сказать, где именно их жизнь повернула в зловещем направлении. Сорок этажей и тысяча квартир, супермаркет и плавательные бассейны, банк и начальная школа – вся застрявшая посреди неба высотка предоставляла чересчур много возможностей для насилия и противостояния. Но уж свою собственную квартиру-студию на 25-м этаже Лэйнг ни за что не мог бы представить в качестве первого поля боя. Эту непомерно дорогую клетушку, втиснутую в отвесный склон многоквартирного дома, Лэйнг купил после развода именно ради спокойствия и тишины. Довольно любопытно, что, вопреки всем попыткам Лэйнга отгородиться от двух тысяч соседей, от банальных разговоров и недовольства – от всей этой общественной жизни, – первое значительное событие случилось именно на его балконе, где он сейчас сидел у костра из телефонных справочников и закусывал жареной задней ногой немецкой овчарки – перед тем, как отправиться на лекцию в медицинский институт.

* * *

Три месяца назад, примерно в одиннадцать утра в субботу, доктор Лэйнг готовил завтрак и вдруг вздрогнул от взрыва на балконе. Бутылка игристого вина, прилетевшая сверху, отскочила от навеса и взорвалась на плиточном полу балкона.

Ковер в гостиной покрылся пеной и битым стеклом. Лэйнг стоял босиком среди осколков, наблюдая, как пузырится вино на треснувших плитках. Высоко над головой, на 31-м этаже, гремела вечеринка. Доносились чересчур оживленные речи и рев магнитофона. Видимо, бутылку смахнул с перил балкона кто-то из возбужденных гостей. Нужно ли говорить, что никого на вечеринке ни в малейшей степени не трогала судьба запущенной ракеты; жителей высотки вообще не интересовали соседи дальше чем на два этажа вниз.

Решив определить, что это за квартира, Лэйнг прошел по разлившемуся озеру холодной пены, перегнулся через перила и стал смотреть вверх, на фасад здания, старательно отсчитывая этажи. Впрочем, как всегда, от размеров сорокаэтажной громадины закружилась голова. Опустив глаза, Лэйнг уцепился за дверной косяк. Непомерный объем открытого пространства, отделяющего дом от соседней высотки, выводил его из равновесия. Порой ему казалось, что он живет в кабинке колеса обозрения, зависшей в трехстах футах над землей.

И все же Лэйнгу нравился дом – один из пяти одинаковых корпусов жилого комплекса, который был достроен и заселен первым. Все пять высоток находились на площадке в квадратную милю – на бывшей территории дока и складов на северном берегу реки. Пять высоток стояли на восточном краю комплекса, над декоративным озером – пока это был пустой бетонный бассейн в окружении стоянок и строительного оборудования. На противоположном берегу находился только что достроенный концертный зал, а с двух его сторон – медицинский институт Лэйнга и новая телестудия. Громадные сооружения из бетона и стекла и само их расположение на излучине реки отделяли новый жилой комплекс от ветхих районов вокруг – доживающих свои дни однообразных домов девятнадцатого века и пустых фабрик, предназначенных для реконструкции.

При всей близости Сити, офисные здания центрального Лондона принадлежали уже другому миру – и во времени, и в пространстве. Зеркальные стены и антенны связи терялись в автомобильном смоге. Полгода назад, бросив дом в Челси и переехав в надежную высотку, Лэйнг перенесся на пятьдесят лет вперед – прочь от запруженных улиц, автомобильных пробок, поездок на метро в час пик к студентам и к тесному общему кабинету в старой учебной клинике.

Здесь измерениями его жизни стали пространство, свет и по-своему приятная анонимность. Он добирался до института за пять минут; за исключением этой единственной поездки жизнь Лэйнга в высотке была самодостаточной, как само здание. По сути, многоквартирная башня была маленьким вертикальным городом, с двумя тысячами обитателей, заключенных в небо. Жители совместно владели домом и решали все вопросы сами через управляющего и его команду.