…Не зная ничего о выходе бригады из Сахоцина, я с разъездом в десять коней, из оставшихся у меня казаков, переночевав в деревне в пятнадцати верстах от Сахоцина, возвращался туда. Приближаясь к местечку, мы услышали выстрелы… Я увидел скачущего всадника, который оказался моим конным вестовым. Казак мне доложил, что бригада ушла наступать на Цеханов еще вчера, а утром на оставшиеся в Сахоцине обозы напали немцы и захватили все, включая знамя и караул у него…

Времени терять было нельзя. Долг повелевал действовать немедленно. Я с разъездом в десять коней наметом пошел к местечку и, выскочив на площадь у костела, атаковал спешенную заставу противника. Смяв несколько человек и не давая времени оправиться другим, я бросился на спешенный эскадрон и привел его в полный беспорядок, обратившийся в панику… В голове колонны шли два эскадрона, которые быстро поддались хаосу и ускакали, бросив свои трофеи… Результат моего внезапного появления и атаки во много раз превосходящего меня силой противника был блестящий: действия моего разъезда заставили кавалерийскую бригаду противника, которая имела задачей действие в тыл нашей конницы, наступавшей на Цеханов, парализовать её помощь пехоте, оставить задачу незаконченной и поспешно удалиться, неся потери убитыми и пленными. Обозы всей нашей бригады и наше полковое знамя были отбиты и спасены.

Всего было захвачено немцами и отбито мною 150 обозных повозок; головные эшелоны артиллерийского парка 1-го конно-горного артиллерийского дивизиона и около 400 человек пленных, кроме того, наша бригада получила возможность закончить свою операцию по овладению городом Цехановым… За описанное дело я получил орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени, а казаки были награждены Георгиевскими крестами».

Отчитав этот хорошо знакомый ему текст, словно вечернюю молитву, атаман бережно положил все еще открытую книжку на бюро и, усевшись в глубокое кожаное кресло, на какое-то время то ли впал в забытье, то ли ввел себя в мемуарную медитацию.

Ту Великую войну, к фактам которой он сейчас обратился, Семёнов совершил не один подвиг, хотя целиком армия тоже, в конечном итоге, проиграла. Однако на нем, фронтовом казачьем офицере, ни капли вины за то поражение не было. Как, впрочем, и за поражение в войне Гражданской. А вот что касается нынешней войны, то оказывается, что главком белой русской армии проиграл её задолго до того, как хотя бы один его полк столкнулся с войсками противника. Он проиграл эту войну политически и чувствовал себя игроком на скачках, который опять поставил не на ту лошадь.

Оказавшись в машине, Лукина, с минуту молча посматривала на подполковника, словно пыталась определить, что на самом деле ему известно о ней и можно ли ему довериться.

– Вы сообщили майору о моей казни… Это правда? – несмело спросила она, так и не придя ни к какому выводу.

– Все зависит от того, как вы будете вести себя дальше. Только от этого.

Ответ показался Лукиной не только неубедительным, но и достаточно угрожающим.

– А как, на ваш взгляд, я вела себя до сих пор?

– По-моему, благоразумно.

– Это не ответ, господин подполковник, – неожиданно произнесла она по-японски.

– Вы владеете языком метрополии? – попытался тот удивиться. Однако далось ему это с трудом. – В тюрьме знали об этом?

– Нет, конечно, – вновь перешла Лукина на русский.

– Вы сумели скрыть этот факт ото всех? Даже от следователя?

– От вас, как видите, нет. Хотя знакомы с вами до сих пор не были.

– Обо всем остальном поговорим в моем кабинете, – упредил её Имоти, опасаясь, как бы Лукина и впрямь не разговорилась. Все же в машине находился водитель, которому он, конечно, очень доверял, но…

– Так, может, с разговора в ваших апартаментах и следовало бы начинать, господин подполковник? Тогда не понадобилось бы стадо всей этой грязной, дурно пахнущей солдатни?

Прежде чем пригласить террористку к себе в кабинет, Имоти предоставил ей возможность принять ванну и переодеться в заранее заготовленную для неё одежду. Такое отношение заметно взбодрило женщину.

– Вы решитесь овладеть мною прямо здесь, в своем кабинете, господин подполковник? – с наглостью поинтересовалась она, появившись через какое-то время перед Имоти почти в столь же привлекательном виде, в каком еще недавно представала перед генералом Семёновым.

– Для этого я слишком брезглив, – отомстил ей подполковник. – К тому же предпочитаю японок и китаянок. Но если той услады, которой вас удостоили в следственной тюрьме, вам показалось маловато, я отдам вас водителям и механикам штабного гаража.

Распухшее, вызывающе раскрасневшееся лицо Лукиной как-то сразу угасло, побледнело и покрылось тенью униженности и обиды. Она прекрасно понимала, что эту схватку проиграла начисто и щадить её, а тем более – извиняться за все, что происходило в следственной тюрьме, Имоти не намерен.

– Вы оскорбили меня, подполковник, – капризно фыркнула она, пытаясь спасти ситуацию. – О, как неосторожно и непозволительно вы меня оскорбили!

– У вас такой вид, арестованная Лукина, будто надеетесь чем-то удивить меня.

– Только не вас. Повторяю, вы оскорбили меня, подполковник.

– И вообще, ведете себя так, словно храните какую-то тайну. Желаете облегчить душу правдой о том, кто дал вам задание стрелять в генерала Семёнова? Могу я рассчитывать на право «первой исповеди»?

– Разве что в виде компенсации за утерянное право первой брачной ночи?

– На любых приемлемых для вас условиях.

– Все, что я могла, я уже рассказала следователю. Меня направили сюда из России. Как агента НКВД. С заданием убить атамана Семёнова.

Появился денщик Имоти с фарфоровым чайником и двумя пиалами. Подполковник предложил Лукиной подсесть к столу, и несколько минут они молча пили, стараясь не встречаться взглядами.

– Не правда ли, похоже на ритуальное чаепитие в истинно японском стиле? – спросил Имоти, когда террористка отказалась от очередной чашки, и с чаем было покончено.

– Что вы имеете в виду? – неожиданно насторожилась Лукина, хотя вопрос на первый взгляд казался совершенно безобидным. – Я не настолько хорошо знаю японские ритуалы. Да, по-моему, и сами японцы еще не до конца разобрались в них. Уж будьте добры, сориентируйте в тонкостях.

– Последнее чаепитие на этом свете – так это следует воспринимать. Как последняя чашка священного саке перед вылетом летчика-камикадзе.

– Вы опять пытаетесь запугать меня?

– Уже не пытаюсь, поскольку это бессмысленно. Сейчас вас уведут в подвал и расстреляют. Часовой!

– Но позвольте! – подхватилась террористка, прежде чем в кабинет успел войти откормленный, словно борец сумо в рассвете сил, рослый, медлительный солдат. – Вы что в самом деле хотите казнить меня?! Просто так, без суда?