– Так будет лучше, –  неуверенно.

– Кому будет лучше? – рычу, поставив руки по бокам от нее, нависая над ней. Ловлю взгляд. – Ну? Кому?

– Ребенку… – шепчет.

– Ле–на! Какому ребенку? Сказать можно что угодно, справку липовую сунуть тоже. Я ей не верю. Слышишь, не верю! Не первый день ее знаю, а ты увидела ее второй раз в жизни и…

– А если все правда? – перебивает. – Ты же не сможешь, Дим! Будешь смотреть в глаза моей дочери, а думать о своем малыше. Это пока его не видно, а потом он родится, маленький, беззащитный. Твой… Я не хочу… Я не смогу делить тебя с кем–то…

А глаза – озера бездонные и рычать на них совсем не хочется, потому набираю воздуха в легкие и уже спокойно:

– Поэтому сбежала? – зажимаю переносицу пальцами, устало прикрываю глаза. – Не стала бороться за свое чудовище?

– Дима, нет! – взмахивает ресницами. – Я не сбежала! Я не хотела, чтобы ты выбирал! – и тихо добавила: – Я тебя отпустила...

– Я тебя не отпустил! – все–таки рявкаю.

И обнимаю Лену. Крепко–крепко. Не брыкается, не отталкивает, но и не обнимает в ответ.

Касаюсь губами нежную кожу виска:

– Почему ты все решила за нас, родная моя? Я ТЕБЯ люблю, и Марину. ВЫ – моя семья. – Голос дергается, местами срывается на шепот, но говорю душой, искренне. – Другой нет и не будет. А там… там нет ничего. Пусто вот здесь, – прикладываю ее ладонь к своей груди. Гладит. – Я же ВАШЕ чудовище. Я умру без вас.

– Нет, – закрывает ладошкой мне рот, в глазах ужас, – не говори так, не зови смерть! Я люблю тебя! И ты прав, ты НАШЕ чудовище!

Дыша друг другом, стоим прижавшись тесно–тесно. Даю ей минуту времени понять и принять, что дальше – только вместе. При любых раскладах.  

– Лена, я знаю, будет трудно. Если подтвердится беременность и отцовство, я буду помогать ребенку, но для его матери чувств у меня нет.

Смотрит на меня в упор, в глазах правду ищет. Она там! Видишь?

Ладошкой ведет по щеке.

Перехватываю ее руку своей, целую подрагивающие пальчики.

– Что это? Ты ударил Веню? – любимая с беспокойством на лице рассматривает разбитую кисть.

– А? Нет, это я код у двери выпытывал.

– Глупый, – тихо смеется. Тянется к шкафчику, ищет перекись и ватным диском промакивает раны.

Щиплет.

– Лена... ты мне веришь?

– Верю, – сердцем.

Отстраняюсь, в глаза синие–синие заглядываю.

– Готова ли ты, моя Елена Прекрасная, пойти со мной через все трудности и препятствия?

Сияет лучезарной улыбкой! Обвивает руками мою шею, встает на носочки и говорит в самое ухо шепотом, словно кто–то может подслушать нас:

– Дима! Я с тобой и за тобой хоть на край света пойду!

Пружина во мне лопается.

– Ну вот, – посмеиваюсь с облегчением, целую коротко в губы, – а то "отпустила, отпустила".

– Прости…, – кожей на шее чувствую, как улыбается, – я испугалась…

– На первый раз прощаю. Но больших никаких побегов! А вообще, – замечаю ворчливо, – могла бы и меня с собой прихватить, думаешь, мне хотелось там оставаться? Я, может, поболее тебя испугался.

Она хмыкает, я за ней, срываемся на тихий смех. Потом еще долго стоим в обнимку, обмениваемся нежностями и поцелуями, пока глаза не начинают закрываться, а язык заплетаться. Шутка ли – мы не спали прошлую ночь, а потом столько всего произошло за день, что силы кончились.

– Пойдем, – Лена тянет меня за руку из кухни. – Я тебе постелю на мамином диване.

– Мне? А ты?

– А я к дочке.

К дочке? Посмотрим.

Мы идем в другую комнату. Пока я раскладываю диван, Лена проверяет Марину и переодевается в черные шелковые сорочку и халатик. Красивая.

– Спит.

Вместе застилаем диван. Сбрасываю брюки и рубашку.

– Места на двоих хватит, – окидываю ложе взглядом и взмахом руки приглашаю даму.

Хихикает: 

– Боюсь, утром нам придется многое объяснять Маришке.

Развязываю поясок халата, скидываю его на пол. Утягиваю девушку за собой на диван. Рядышком лежим, тесно прижавшись, будто места совсем мало.

– Значит, будем объяснять.

– Да? – смеется тихо. –  Тогда у тебя есть время до утра подобрать правильные слова. Иначе получишь ежиков в кровать.

– Это еще почему? У вас тоже есть ежики? – свешиваюсь с дивана, ищу на полу колючую живность.

– Нет, но Маришка обещала завести. Для Веника.

– Какая хорошая у нас девочка, – возвращаюсь в исходное положение. – Для Веника я бы Камаз ежиков самолично привез. Кстати, что он тут делал?

При упоминании Веника в груди ничего не колышется. То ли так устал, что его имя для меня пустой звук, то ли уверен, что он для моей семьи ничего не значит. А может, и все вместе.

– Замуж звал.

– Ах, он злодей! – шутливо рыкаю. – Вот не зря у меня кулаки чесались. Женщину мою хотел отобрать!

– Ты его точно не тронул?

– Ему повезло. Он сказал волшебные слова.

– Какие?

– Что ты меня любишь.

– Надо же, – тихо смеется любимая. – Стоит правильно применить заклинание, и оно может сохранить чью–то жизнь и здоровье.

– Да–да. Поэтому советую чаще практиковать, чтобы словечки какие не забылись…

Прижавшись друг к другу тесно-тесно, мы засыпаем спокойным, счастливым сном.

– Елена –

Последние слова Дима произносит, еле ворочая языком, и проваливается в глубокий сон. Меня тоже вырубает, но всю ночь сквозь сон я чувствую крепкие руки любимого мужчины и невероятное спокойствие от его присутствия. Хорошо, что он приехал. Что мы поговорили, он простил мне мою слабость – трусливый побег, и вернул мне счастье. Нам.

Утром мы оба просыпаемся от трели Диминого телефона. Он тянет к нему руку, несколько секунд смотрит на экран, на котором высвечивается время и абонент. Олег звонит.

– Ой, мы проспали! – с ужасом шепчу, приподняв голову с наиудобнейшей подушки – мужской груди.

– Ага, – лениво потягивается Дима, попутно чмокая меня в макушку, и нажимает на зеленый кругляш. – Слушаю.

– И где ты? – подозрительно спокойно спрашивает Олег. – Ни тебя, ни Елены Владимировны на работе нет.

Я слышу каждое слово шефа и прячу горящее от стыда лицо Диме в подмышку, будто Олег Дмитрич видит меня. Сам же Дима расслаблен как сытый довольный котяра. Смело задирает на мне комбинацию и водит пальцами по линиям татуировки.