Городок по российским меркам и в самом деле был больше похож на деревню. Хотя и явные отличия также были налицо. В нем имелась всего одна широкая центральная улица, вдоль которой стояли приземистые одно– и двухэтажные дома с почти плоскими крышами. Однако улица была не в колдобинах, а гладко вымощена серым булыжником, меж которым не пробивался ни единый росток. Мусора на дороге не было и в помине. Какой мусор, если возле дверей домов были постелены разноцветные домотканые коврики? Стены домов были выбелены известкой, поверх которой в широких проемах между дверью и окном были нарисованы яркие причудливые картинки в характерном для Латинской Америки стиле, смешавшем в себе примитивизм, сюрреализм и гиперреализм. Глядя на них, можно было подумать, что в Сан-Хуан-Ла-Харосе по причуде судьбы провели несколько лет своей жизни Хосе Сикейрос и Диего Ривьера. Стены домов служили им полотнами для эскизов, причем каждый из них постоянно пытался дополнить и улучшить другого. Оба были молодцы. Хотя пальму первенства в этом заочном состязании все же следовало отдать Сикейросу. А значит, Троцкому здесь было бы не житье. Дома стояли почти впритирку друг к другу. А позади них зеленели садики. Еще дальше располагались огороды и выпасы для мелкой домашней живности.

Возле домов стояли столики, вокруг которых сидели солидные пожилые мужчины в огромных соломенных сомбреро. Увидев идущих по улице незнакомцев, они степенно кивали им, всем своим видом давая понять, что не видят в их появлении ничего необычного. Из приоткрытых дверей на незнакомцев поглядывали хозяйки домов в длинных, почти до щиколоток, платьях, подвязанных цветастыми передниками. Один из мужчин, привстав со своего места, взмахнул рукой и что-то приветливо крикнул квестерам. Те в ответ тоже помахали ему руками и проследовали дальше.

– Может, нужно было узнать у него, где найти Эстебана? – спросил Брейгель.

– Мне показалось, он что-то хотел нам предложить, – сказал Осипов.

– Мне тоже так показалось, – согласился с ним Орсон.

– Ну и как мы тогда будем искать Эстебана? – задал вполне разумный вопрос Брейгель.

Ему никто не ответил.

Все понимали, что в конце концов им придется заняться поисками этого самого Эстебана. Уже хотя бы для того, чтобы выяснить, как им выбраться из зоны. Но пока было время, каждому хотелось в полной мере насладиться, вкусить, прочувствовать до самой глубины то странное ощущение, которое легким, едва уловимым, но при этом страшно знакомым ароматом витало в воздухе этого славного городка. Не то затерянного во времени, не то оказавшегося на пересечении прошлого и будущего.

Ближе к центру деревни, а может быть, и городка дома расходились, открывая небольшую площадь, на которой возвышались по одну сторону – церковь с колокольней в старом колониальном стиле, по другую – большой по местным меркам и очень внушительный, аж трехэтажный дом, тоже, судя по стилю колониального испанского барокко, простоявший не один век. Тяжелая медная вывеска извещала, что в доме напротив церкви располагается муниципалитет. А на белом линованном листке, вырванном из ученической тетради, было написано, что вход в школу временно, в связи с ремонтом центральной части муниципалитета, находится сзади, а самого алькальда, ежели он кому вдруг потребуется, можно застать дома. Планшет Орсона с переводом надписи не справился, потому что англичанин постоянно путал буквы. Зато на планшете Камохина была установлена программа распознания рукописного текста, справившаяся с переводом на раз.

В тени одной из колонн у входа в муниципалитет, привалившись спиной к камню стены и поджав ноги, сидел мужчина лет сорока пяти, в серых полотняных штанах и такой же серой рубахе с расшитым воротом. На голове у него была маленькая круглая шапочка, похожая на тюбетейку, в расцветке которой преобладали оттенки красного. В углу рта у него дымилась огромная сигара. А в руках местный житель держал ярко-красный айпод. На незнакомцев, явившихся к зданию муниципалитета, местный меломан внимания не обратил. В ушах у него звучала музыка, а глаза, видимо от наслаждения, были закрыты.

– Как ты думаешь, что он слушает? – спросил у Брейгеля Орсон.

– Хулио Иглесиаса, – не задумываясь, ответил фламандец.

– Почему? – удивленно посмотрел него англичанин.

– А кого же еще ему слушать? Не Боба же Марли?

Орсон сосредоточенно поджал губы, сдвинул брови, приложил указательный палец к виску и посмотрел на аборигена так, будто пытался проникнуть в его мысли. Но ему не удалось услышать даже слабого отзвука той музыки, что слушал человек в тюбетейке.

– Он не слышит наши мысли?

– Ему не до того – он слушает музыку.

– А что бы ты слушал на его месте, Док?

– Конечно же, Брамса!

– Почему?

– Это же очевидно!

– Для меня – нет.

Орсон пальцем поманил фламандца поближе к себе, и, когда тот приблизился, мысленно произнес:

– Запомни, друг мой, имя Брамса производит на собеседника магическое действие. С чем именно это связано, я точно не знаю, но это абсолютно достоверный факт! Как ты знаешь, по натуре своей я нелюдим. Мизантропом себя я не считаю, но то, что любому другому обществу я предпочитаю свое собственное – это факт. Однако научное сообщество так уж устроено, что, занимая в нем определенное место, приходится выполнять ряд действий, абсолютно не связанных с самой работой, но при этом совершенно необходимых. Так, например, приходится бывать на различных неофициальных встречах, званых вечерах и банкетах. Ну, а уж без шведских столов не обходится ни одна приличная конференция. Как правило, малознакомые, а то и вовсе незнакомые люди, собирающиеся там, отчаянно ищут темы для разговоров. Поскольку в неофициальной обстановке говорить о науке никто не желает, остается не так уж много вариантов. Глупость политиков, грозящий всем нам финансовый кризис, литературные новинки, которые, по определению, все абсолютно ничего не стоят, поскольку созданы не классиками, а какой-то молодой шпаной, нашими, с позволения сказать, современниками, и классическая музыка, знатоками каковой мнят себя все снобы…

– А как же футбол? – перебил Брейгель. – Разве англичане не любят футбол?

– Любовь англичан к футболу – это, друг мой, тоже стереотип. Говорить о футболе в приличном обществе – моветон. Даже если вокруг тебя одни англичане. Да, это наш национальный вид спорта, но любовь англичан к футболу сильно переоценивается. Футбол – это фэн-культура. Вот крикет – это другое дело. Крикет – это игра джентльменов. Но говорить о крикете, не находясь на поле для игры, истинный джентльмен не станет.

– Почему?

– Ты видел когда-нибудь игру в крикет?

– В каком-то кино.

– А матч целиком?

– Нет.

– Тогда тебе этого не понять. Так о чем мы? – О Брамсе.

– Да! Так вот, когда к тебе на приеме подходит какой-то разодетый щеголь и с надменной улыбочкой, делая глоток из бокала, интересуется, какую музыку вы предпочитаете, следует, не задумываясь, отвечать – Брамс! Мерзкого типа сразу же не то что ветром сдует, а ураганом унесет. Хочешь отделаться от надоедливого собеседника – начни говорить с ним о Брамсе. И он сам воспользуется первой же подвернувшейся возможностью, чтобы улизнуть от тебя поскорее. Когда же в обществе пойдет слух, что ты всем остальным светским темам предпочитаешь разговоры о Брамсе, все станут тебя сторониться. Будто чумного или прокаженного. Не знаю, в чем тут дело, лучше и не спрашивай. Честное слово. Но Брамс – это сила!