сообществе коммуникативных конвенций, известных как языковые конструкции. Последние представляют собой сформированные осмысленные структуры, которые подходят для применения в повторяющихся (рекуррентных) типовых коммуникативных ситуациях. Такие структуры могут состоять из слов и фраз, например: «Как дела?», «До встречи», «Понятия не имею» (англ. «How ya doin’?», «See ya later», «I dunno»). Эти структуры могут и не содержать какие-то конкретные слова, а быть абстрактными паттернами некоторого типа слов, как, например, страдательный залог (X was VERBed by Y ‘X был ГЛАГОЛен Yom’) или прошедшее время (VERB + ed ‘ГЛАГОЛ + ен’).

Одно из самых значительных теоретических продвижений в лингвистике XX века произошло благодаря осознанию того, что конвенциональные грамматические конструкции могут приобрести характеристики гештальта и существовать независимо от значений отдельных слов, что создает для них определенную автономию на грамматическом уровне анализа (Langacker 1987; Fillmore 1989; Goldberg 1995; 2006; Croft 2001). Так, если вам скажут: The dax got mibbed by the gazzer ‘Дакс был смиббен газзером’, вы поймете (не имея ни малейшего представления о смысле отдельных слов), что газзер сделал что-то (что называется «миббить») с даксом (и мы рассматриваем эту ситуацию с позиции дакса как пациенса). На самом деле, во многих ситуациях гештальт-качества конструктов могут «перевешивать» значения отдельных слов. К примеру, книги по грамматике сообщат вам, что глагол «чихать» является непереходным, с единственным актором — тем, кто чихает. Но можно сказать что-нибудь вроде: Не sneezed her the tennis ball ‘Он чихнул ей теннисный мячик’, — и вот у вас уже появилась картинка, как его чихание переносит мячик к ней. Это перемещение мячика передается не столько глаголом «чихать», сколько всей конструкцией в целом (а это дитранзитивная конструкция — ditransitive construction). Не таким уж и преувеличением будет сказать, что сама конструкция — обобщенный паттерн — является языковым символом, хотя и комплексным, обладающим внутренней структурой (Goldberg 1995). Это означает, что языковые сообщества в процессе создания и распространения слов в своем лексиконе создают и распространяют и грамматические конструкции. Конструкции, включающие определенные слова и фразы, могут передаваться обычным для культуры способом: с помощью имитации. Но поскольку абстрактные конструкции, фактически, являются паттернами использования, их прямая имитация невозможна; скорее, детям приходится (реконструировать их в процессе приобретения индивидуального учебного опыта с опорой на примеры таких конструкций.

Но ни слова, ни грамматические конструкции не передаются со стопроцентной точностью. Все, что нужно сделать человеку, который является носителем английского языка и хочет в этом убедиться — это попробовать почитать любое из произведений Чосера. Большая часть текста окажется непонятной, хотя разница составляет всего несколько столетий. Современная лингвистика началась с открытия, что почти все европейские языки, существующие и в таких далеких странах, как Индия, имеют общий источник: их предком является протоиндоевропейский язык (proto-Indo-European). Большинство языков, на которых сейчас говорят в Европе, развились и дифференцировались всего за несколько тысячелетий. И эта дифференциация затронула не только слова: грамматические конструкции в этих языках также развились и обособились друг от друга. За период всего в несколько столетий английский язык, к примеру, для обозначения того, кто, что, кому сделал совершил переход от использования главным образом падежного маркирования к использованию главным образом фиксированного порядка слов. Пережитки старой системы падежной маркировки до сих пор заметны в местоимениях: I-me, he-him, she-her и так далее. Если мы хотим понять, как языковые конструкции возникают и передаются от поколения к поколению, придется начать с анализа изменений, протекающих в языке.

6.4.2. Создание и изменение языка

Любые особи, принадлежащие к любому социальному виду (всего лишь за одним исключением), могут эффективно общаться между собой, используя присущие им сигналы и сформировавшиеся у них коммуникативные проявления (communicative displays), которые остаются практически неизменными в ряду поколений. Даже птицы, поющие на разных диалектах, могут распознать песни друг друга и должным образом на них ответить. У этого правила есть лишь одно исключение, имя которому человек. Представители рода человеческого говорят на более чем 6000 языков, и говорящие на одном из них не могут понять тех, кто говорит на другом. Более того, носители одного и того же языка, жившие в разные эпохи, также испытали бы значительные затруднения, пытаясь понять друг друга (примерно как Чосер и мы). Объяснить этот феномен несложно: людские языковые сообщества постоянно переизобретают свой язык, и делают они это неосознанно.

Создание и изменение языка можно назвать «феноменом третьего типа» (который, вслед за Адамом Смитом, называют также феноменом невидимой руки; Keller 1994). Наряду с инфляцией, истощением ресурсов и другими феноменами социального уровня, они являются следствием целенаправленных людских действий, хотя ни один индивид, ни даже группа индивидов не стремилась к тому, чтобы это произошло. Создание и изменение языка являются следствиями открытости и динамичности человеческого общения, в котором собеседники производят постоянную настройку друг на друга, стремясь к эффективной коммуникации и достижению других социально заданных целей, в зависимости от обстоятельств и степени взаимопонимания. Хотя исследований, посвященных когнитивной составляющей данного феномена, пока существует немного, ниже приведено объяснение его механизмов, которое согласуется с языковыми явлениями, наблюдаемыми рядом специалистов (Croft 2000; Dahl 2004; Deutscher 2005).

Когда люди разговаривают между собой, коммуникант старается быть эффективным: изложить информацию как можно более четко, использовав при этом минимальное количество средств. Реципиент заинтересован в получении того количества информации, которое позволит ему правильно понять сообщение. Он использует не только речь, но и совместные знания, общие знания, которые связывают его с говорящим. Итак, если я спрошу: «Где Джефф?», уместно будет дать такие односложные ответы, как: «В Нью-Йорке», «Спит», или любые другие, содержащие только ту информацию, которая мне нужна. Общая информация остается за скобками: нет нужды говорить: «Джефф в Нью-Йорке», «Джефф спит». Если мне зададут вопрос, ответ на который мне неизвестен, мой ответная реплика на разговорном английском будет плохо понятна тому, кто не является носителем этого языка. Тем не менее, я уверен, что мое краткое «I dunno» (англ. «Я не знаю», сокр. «I don’t know») будет понято вполне однозначно, ведь количество возможных ответов совсем невелико. В определенных ситуациях, когда у людей много общего, как, например, у зубного врача и его ассистента, которые годами работают вместе, возникает особый сокращенный код. С помощью такого кода информация передается эффективно и очень кратко: взаимный опыт успешно заменяет проговаривание. Слова, несущие малую информационную нагрузку и находящиеся в легко предсказуемых местах, в повседневной речи произносятся нечетко, со слабой артикуляцией; к примеру, выражение отказа может звучать как «m-busy» вместо «I am busy» (англ. «Занят» вместо «Я занят»). Основной принцип здесь таков,