— Ничего ты не понял, — покачал головой Вяйно. — Три Хийси — жители Похъёлы, и в земли карьяла им путь закрыт. Всему в мире отведено свое место, даже Калме. Точнее, было отведено — пока не появилось сампо. Теперь в руках тунов — смертных, одержимых страстями рабов Калмы — божественная вещь становится орудием разрушения. Ты боишься идти в Похъёлу, но пойми: еще немного, и Похъёла придет сюда. Она уже идет…

— Поэтому так холодно и мне мерещится Йоулу? Или это ты наводишь морок?

— Вот как? — с любопытством произнес Вяйно. — Нет, я не колдую. Но если тебе мерещится Йоулу, это неспроста. Что такое, по-твоему, Йоулу?

— Изволь. Йоулу — темная вершина года, зима за спиной, — мрачно сказал Илмо. — Это волки, что крадутся за ослабевшим лосем, чтобы сожрать его заживо. Кажется, оглянешься, а за плечом караулит холодная пустота…

— Если так, то зачем его праздновать?

— Из трусости. Вяйно рассмеялся.

— Посмотри наверх, сколько огней в Голубых полях! Это Укко собирает богов на праздничный пир. Ильматар украшает лоб и грудь звездами, а Таара зажигает северное сияние. Йоулу отмечают во всех землях и люди, и хийси. Этот мир славно и разумно устроен богами, в нем место и для зимнего Йоулу, и для летнего Кекри. Когда приходят холода, мы встречаем их радостью, а не плачем. Смех убивает страх, огонь и веселье прогоняют смерть. Давай, Ильмо, не кощунствуй и быстро развеселись.

— А если я переберу пива, упаду в сугроб и замерзну насмерть?

— Станешь добровольной жертвой Калме, притом бесполезной и дурацкой.

— Разве сейчас я не жертва?

— Если сам хочешь считать себя жертвой — то непременно ею станешь.

— Намекаешь, что есть надежда на успех?

— Да о чем же я твержу! Тебя выбрали боги не для жертвы, а для битвы.

Вяйно помолчал и добавил:

— Пока еще надежда есть. Но если ты откажешься — наступит ночь без рассвета. В такую ночь где-то открываются невидимые врата, из которых веет холодом вечной тьмы. Иногда в эту дверь уходишь ты, а иногда из нее приходят к тебе. Если такая ночь когда-нибудь придет к тебе, ты ее узнаешь и поймешь, что ты — ничто перед лицом судьбы. Вот такую ночь ты и должен предотвратить.

— Да почему именно я?

— Потому что кроме тебя — некому.

Вяйно вернулся в избу. Дверь захлопнулась, и вдруг морок прошел. Холод перестал жалить Ильмо. Он стоял на улице, и никакого Йоулу в помине не было. Во дворах шелестели рябины, родичи праздновали победу над туном. Вот потащили голову на шесте к холму, чтобы сжечь перед лицом предка. Рауни весело скалился с наконечника копья. Ильмо подскочил к избе, распахнул двери — пусто, темно, и ни детей, ни Вяйно.

Кто бы сомневался.

«Почему Вяйно так настаивает, чтобы в Похъёлу отправился именно я? — думал Ильмо, поднимаясь по улице на холм. — Почему не он сам, ведь он не дальний потомок, а родной сын богини? Почему не Йокахайнен — он вообще оттуда родом и всё знает о тунах! Почему не Ахти, который так и рвется совершать подвиги? Зачем боги выбрали именно меня, у которого меньше всего причин и желания этим заниматься?»

Допустим, он вопреки здравому смыслу проберется в Похъёлу незамеченным, разыщет это сампо и каким-то чудом притащит его к Вяйно. Тогда он в самом деле станет победителем и спасителем, и родичи наконец должны будут это признать. Никто больше не станет прямо или косвенно выживать его из Калева. Он станет великим райденом, как отец; его слава превзойдет даже славу Вяйнемейнена. Антеро сам приведет ему Айникки. «Я стану жить как хочу. А жена, окруженная почетом, будет встречать меня дома. И никакая Локка ей, жене великого героя, слова сказать не посмеет…»

Ильмо постарался представить эту благостную картину, но на душе у него по-прежнему было тяжело. В благополучный исход не верилось, что бы ни утверждал Вяйно. Кто мог подумать, что стать избранником богов — такое несчастье! Видно, не случайно родичи молятся на Йоулу, чтобы боги обращали на них как можно меньше внимания!

Впереди снова показался высокий частокол дома Антеро. Ильмо осмотрелся, нет ли поблизости хозяев, привычно обошел его с другой стороны, перелез на черемуху, спрыгнул во двор. Сторожевой пес молча поблескивал глазами из темной конуры. Слуховое окно в горенке было приоткрыто.

— Айникки! — шепотом позвал охотник. Никто не отозвался. Впрочем, он особенно и не ожидал отклика. Скорее всего, невеста лежит внизу, на женской половине за печью. Она все еще больна. Что значит — больна? Рауни заколдовал? Сглазил? Выпил кровь? Антеро от объяснений отказался. А если Айникки его не узнает? Рыбаки из Заельников болтали, что она сошла с ума…

Внутри горенки было темно, тепло и душно, пахло цветочным воском и сеном. Ильмо застыл, прислушиваясь в темноте.

— Я тебя ждала, — раздался рядом слабый голосок. — Почему так долго не приходил?

Ильмо ощупью нашел постель, сел на край и нашарил руку девушки. Как исхудали ее запястья, какими тонкими и холодными стали пальцы!

— Прости, — прошептал он, целуя ее в лоб. — Я не хотел говорить о тебе с Антеро. Если бы я хоть раз о тебе упомянул, он бы велел холопам или матери караулить дом. Пусть думают, что я от тебя отказался.

— Я всё слышала. И как они тебя заперли, и как костер готовили… Кричала, звала отца — а меня слушать никто не хотел…

Пальцы Айникки вцепились в руку Ильмо.

— Мне уже лучше. Больше бреда нет, только слабость. Я всё равно отсюда убегу, как только окрепну. Все решено, и ничего не меняется. Ахти нас приютит?

— Понимаешь… Ахти-то сам не против, но его мать…

— Понятно. Твоя стоянка по-прежнему на Браге? Я уйду туда и буду там ждать. Я леса не боюсь.

— Этой осенью меня не будет на Браге, — с трудом произнес Ильмо. «Ах, все равно ей скажут — так уж лучше пусть узнает от меня!» — Сегодня ночью Вяйно призвал предка… и тот отправил меня…

— Мать уже сказала. В Похъёлу.

В голосе Айникки вовсе не было той безнадежности, которую испытывал сам Ильмо. Тем не менее он добавил с жаром:

— Ты только скажи, и я никуда не пойду! Останусь с тобой, пока ты не поправишься, а потом убежим отсюда подальше, куда-нибудь на юг…

В темноте зашелестело одеяло — Айникки села в постели.

— Послушай, Ильмо. Я видела того похъёльского оборотня и говорила с ним, — горячо заговорила она. — Мы с подружками подобрали его на тропе, едва живого — а он нам вот чем отплатил! Мне не говорят, но подружек ведь так и не нашли, верно? Он зачаровал нас похъёльскими песнями, вызвал шишигу из реки… Мы умирали от страха, а ему было весело, он развлекался! Как хорошо, что ты его убил! Но этого мало! Отец говорит, что ты убил одного, а вернется множество. Нельзя допустить, чтобы они снова летали здесь, как у себя дома, и нападали на беззащитных девушек! Да будь я мужчиной — даже если бы не воля предка, я бы все равно не успокоилась, пока не прогнала этих тварей в их логова!