Ответ. Была по весне, тогда же и договорились, что я ей буду носить молоко, продавать то есть.

Вопрос. У нас есть показания, что Варя Грач была у вас позавчера дома не больше чем за час до гибели. И брат мужа, Петр Сорочинский, в это время находился у вас. Что вы можете сказать по этому поводу?

Ответ. Это неправда. Я плохо себя чувствовала, лежала весь день до прихода мужа. Кто-то к нам заходил вечером, я не видела, муж встретил и скоро проводил. Может быть, это был его брат, я не интересовалась.

Вопрос. Где сейчас ваш муж Николай Сорочинский?

Ответ. Поехал к родичам на село запасы для солки делать.

Вопрос. Где проживают родичи, к которым поехал муж?

Ответ. Сначала в Бабаево, потом… у него много родичей, там он решит, куда поехать дальше.

Вопрос. Знаете ли вы Александра Кухчу, сапожника? И какие у вас отношения?

Ответ. Александра Кухчу я не знаю. Прошу объяснить причину ваших вопросов.

Вопрос. Вы приглашены для выяснения обстоятельств гибели Вари Грач. К ее убийству причастны, как установлено, Александр Кухча и Петр Сорочинский. В показаниях вы фигурируете как соучастница. Скажу точнее, влиятельная соучастница. В этом следствию и надлежит разобраться.

Возбужденный выкрик допрашиваемой:

— Это вранье! Клевета! Как можно?! Кому это надо?!

Вопрос. Подумайте и скажите: кому выгодно вас оклеветать?

Ответ. Не знаю. Возможно, брату мужа. Петр мстит мне за то, что я его не переношу, гоню: взял деньги — не отдает. Больше некому… Да, он грозил мне.

Вопрос. Вы, конечно, не знаете, за что мог убить Петр Сорочинский Варю Грач? Но как вы думаете об этом?

Ответ. У меня в голове не укладывается.

Вопрос. Разговор какой-нибудь о Варе Грач с Петром Сорочинским у вас раньше был?

Ответ. Нет, такого разговора с ним не было.

Вопрос. Почему вы говорите неправду, утверждая, что Варя Грач не была у вас дома за час до гибели? Из показаний свидетелей видно, что она ушла от вас возбужденная.

Ответ. Нет таких свидетелей. А если есть, то они ошиблись. У меня были хорошие отношения с Варей Грач. Мне очень жалко ее. И пусть не врут, не может быть тут моей вины.

Василий Васильевич отложил протокол допроса, подумав: «Вяловат допрос, но ничего не поделаешь, подступиться к ней, к Артистке, надежного мосточка пока нет, тут надо подумать».

Вся сложность была в том, что, хотя и Степанида Ивановна могла открыто выступить свидетелем по делу об убийстве Вари и дать вместе с Киричуком косвенно обличающие Марию Сорочинскую показания, вскрывающие причину конфликта молочницы с убитой, Василий Васильевич не хотел до поры вклинивать в уголовное дело оуновскую подоплеку убийства.

Появление Проскуры обрадовало Василия Васильевича.

— Проходи, садись, Павел Гаврилович, я уж тебя с Угаром вспоминал… Возвратился он?

Проскура закивал головой:

— Явился под утро, не запылился, с настоящим бандитом — новым своим связным, представил ему меня референтом службы безопасности, так что я теперь эсбист.

— Виделся Угар с Зубром?

— Да, все благополучно прошло. Зубр дал Угару очень интересное для нас поручение. Доверил банде Кушака обеспечить проход с Волыни на Львовщину или наоборот какому-то важному лицу, так надо понимать, коли сам занимался обеспечением его безопасного прохода.

— Когда отправитесь?

— В ночь уйдем. Угар ждет указаний. Сказал так: «По-моему, Василий Васильевич захочет взять Кушака живым. Есть возможность. — И добавил: — Мне оно особо зачтется».

Трое суток никто не тревожил Антона Сухаря, если не считать приглашения хозяйки на завтрак, обед и ужин. Влада Львовна была женщиной солидной, сдержанной, в расспросы и вообще в разговор без надобности не вступала. На ее лице не появлялось ни приветливости, ни безразличия, как будто она тут была не хозяйкой, а горничной, присутствие которой, кстати сказать, гость постоянно чувствовал. Чувствовал он еще и то, что к постояльцам тут привыкли, знали, что они — оуновцы из верхов, иначе бы муж Влады Львовны не сутулился при встрече, здороваясь. Сухарь даже не знал, как зовут этого шустрого, легкого на ногу седогривого мужчину. И если бы не уважительно-мягкое обращение к жене «Владочка», можно было подумать, что он приставлен к хозяйке курьером. Она же его никак не называла, во всяком случае, услышать Антону Тимофеевичу его имя не довелось.

Еще в доме появлялась хозяйская дочь, голосок которой Сухарь слышал по утрам, когда та куда-то уходила, и снова замечал вечером, по ее возвращении. Дочь оказалась разговорчивой, но понять ее из-за скороговорки новому человеку было невозможно.

Просторная комната Антона Тимофеевича находилась «на горище», как назвал он про себя жилье на втором этаже. Дом был старинный, под железной кровлей. Над коньком крутобокой крыши возвышался флюгер с хищным гордым орлом, да еще выделялась веранда — новая пристройка над парадным входом. По ней-то и ориентировался первый день Сухарь, самостоятельно выйдя обозреть поселок и округу.

К его удивлению, это оказалась знакомая станция Жвирка на Львовщине, с поселком между железной дорогой и Бугом, — путь через Иваничи на Владимир-Волынский и Ковель, в десяти с небольшим километрах от Волыни. В самой Жвирке Сухарю бывать не приходилось, только проезжал мимо поездом в канун войны, — тут неподалеку он трижды переходил польскую границу, когда ОУН посылала его в разведывательную школу абвера под Грубешовом. В последний раз — вместе со своим наставником по курсу Дербашем, когда они еле оторвались от пограничников.

На восточной окраине Жвирки Сухарю очень захотелось выйти к берегу Буга, искупаться, часок понежиться на солнце, тем более Павло Буча сам порекомендовал ему оглядеться в поселке, сочтя, что документы у него в порядке, а возможный розыск по случаю конфликта в Бабаеве и стрельбы сюда едва ли добрался, раз уж обошлось при задержании чекистами на Волыни. Но он не дошел до берега, увидя впереди шумную, веселую компанию с гармошкой, живо повернул обратно, заметив вдруг метнувшуюся за угол штакетника нескладную фигуру, признав по сивой гриве мужа хозяйки.

Ему вдруг пришло в голову посмеяться над доглядчиком, потому он быстрым шагом миновал дорогу, свернул в узкий проход между штакетными заборами, обогнул дом и вернулся на прежнюю улицу. Не задерживаясь, он с прежним деловитым видом обошел соседний дом с огромным садом и присел на груду бревен у забора, загадав: «Если появится наблюдальщик, скажу ему: давай теперь я за тобой побегаю, устал, поди». Но тот не появился — отстал, рыскает где-то, и Антон Тимофеевич со скучным видом направился «домой».

Подыматься в дом он помедлил — надоело одному на верхотуре, присел на крыльцо, стал разглядывать редких прохожих и размышлять о них. Повод для этого дал босоногий подросточек с соломенными волосенками, прошествовавший мимо с озабоченным видом, неся в обеих руках полбуханки хлеба с довеском. Худое, изможденное лицо мальчишки и бережно зажатый в руках хлеб с целехоньким довеском вызвали жалость в душе Антона Тимофеевича, а вместе и уважительное расположение к мальцу, напоминавшему слова деда: кто хлебу цену знает, тот чужого не замает.