Дербаш остановил:

— Что, если бы это оказался не я, кто-нибудь другой? Да и в низах знать Комара не могут, не дано им.

— Как это «кто-нибудь другой», когда я в Германии знал, что Дербаш жив, он — друже Комар. Там, на Западе, больше узнаешь, чем у нас тут. Да и не на осведомленность Кушака или Хрисанфа рассчитывал. Доложить-сообщить всяко должны были.

— И доложили… — закругляюще подытожил Дербаш и пооткровенничал: — Пораньше бы встретились, да не мог, в другой стороне находился. А тут, в Жвирке, ближайший надежный постой для моего теперешнего маршрута. Вот и велел тебя привести сюда, к Владе Львовне. Поживешь пока тут, отсюда и в дело уходить будешь.

— Что за дело? — напористо спросил Сухарь.

— Ух ты!.. Какой и был раньше, — вырвалось у Дербаша. — Ради дела, не скрою, тебя вовремя принесло. Уже подыскивал надежного человека… Проверить мне нужно одного деятеля в верхах, подозреваю, он дает нежелательную информацию группке властолюбцев — впредь так и будем их называть, которые хотят верховодить в ОУН. Ты понимаешь меня?

— В общем, да.

— Ты же понимал меня с полуслова… — На лбу Дербаша сбежались к переносице две тугие складки. Сердито шепнул: — Поможешь мне свести его к ногтю, в чине будешь. А ты, если постараешься…

Сухарь поспешил заверить:

— Постараюсь, друже Комар!

— Тогда отдыхай. О задании продолжим разговор утром. Надо все обдумать, увязать. А я страшно устал. Рад был тебя видеть.

На другой день после ареста Марию Сорочинскую доставили в кабинет Киричука.

Артистка переступила порог с подчеркнуто независимым видом, сказала: «Здравствуйте!» — и подошла к столу, вопросительно глядя на Василия Васильевича. Она была в белой кружевной кофте, в черной, туго облегающей юбке.

— Садитесь. — Киричук указал рукой на стул возле стола.

Нахмурив брови, она сказала:

— Спасибо, любезный подполковник. Я отношения к убийству не имею, других показаний от меня не будет.

— Не спешите, Мария Опанасовна, я вас пригласил не обстоятельства убийства выяснять, а причины, побудившие к нему. И кое-что, связанное с этим, непосредственно вас касающееся.

— Мудрено вы говорите. Это для меня — что в лоб, что по лбу. — Она поправила кофточку на груди. — Я же сказала следователю. За брата мужа я не в ответе.

— Ответьте мне, пожалуйста, Мария Опанасовна, на несколько вопросов. Первое! Вы состоите членом ОУН — Организации украинских буржуазных националистов?

— Чего мне там у них делать? Это бандеровцы, что ли?

— Прошу вас отвечать по существу — коротко и ясно. Так состоите или нет?

— Нет! Я возле мужа состою.

— Зачем вам потребовалось псевдо Артистка? Вас так именуют оуновцы?

— Как меня именуют, это мое дело. Я же не спрашиваю, почему вас зовут Стройным.

— Пока что вас, арестованную, спрашиваю я. И будьте добры, отвечайте на вопросы. Кстати, Стройным, если судить по оуновским бумагам, вы назвали меня. Но ближе к делу. Зачем вы подослали свою знакомую Варвару Грач к ее соседке Степаниде Ивановне? Вы хотели расспросить, разузнать побольше о ее постояльце — новом руководителе управления госбезопасности? Вы же не для себя собирали сведения. Ответьте, для кого?

— Для себя, кому же… Какая женщина не хочет побольше знать о предмете своего влечения? В моем вы вкусе.

Киричук легонько прихлопнул ладонью по столу.

— Ну вот что, Мария Опанасовна, поиграли для разминки, и будет. — Он достал из крупного конверта помятый исписанный листочек. — Эту записку, написанную вашей рукой, мы изъяли у киоскера.

Артистка судорожно расстегнула верхнюю пуговицу кофточки, молчала. А Киричук для большей убедительности добавил:

— Будете молчать или уклоняться от показаний, я начну очные ставки с киоскером, с Ложкой, которого вы лучше знаете по кличке Детина… Да, да, тот самый, которого вы предупредили на базаре об опасности, но ему не удалось уйти от нас… Не делайте, Мария Опанасовна, удивленное лицо, игра окончена. А свидетелей из числа ваших вчерашних соучастников у нас большой выбор, в том числе и Шпигарь, с которым вы утратили связь, а теперь можете повидаться.

— Я его никогда не видела… — произнесла вдруг Артистка, отрешенно смотря перед собой, так что Киричук хорошо рассмотрел ее лицо — невысокий лоб, чуть раскосые глаза, слегка выступающий вперед гладкий подбородок, рот со вздернутыми уголками губ.

— Скажите, кто скрывается под цифрой «724»? Через кого он передавал вам информацию о воинских частях на Волыни? — спросил Василий Васильевич.

— Я не знаю, кто это — «724», — твердо ответила она, откинувшись на спинку стула. Она напряженно подумала: «Выходит, не знает о тайничке в ошейнике буренки Хиври?» Потом добавила: — Передавали мне на ходу две бумажки, на которых была эта цифра, я не интересовалась, все Сороке отдавала, ну этому, брату мужа, Петру Сорочинскому. Это он просил иногда помочь: возьми, принеси, передай…

Киричук перебил:

— Не надо, Мария Опанасовна, не принижайте свою роль, мы теперь знаем, как вы работали. Ваши же люди нам подсказали оценку: «лихо работает»! Это о вас говорят — доверенная связная краевого главаря.

— Сказать можно все, — произнесла она, потупясь, думая о чем-то своем, и спросила с надеждой: — Что теперь?.. За это строго?

Киричук удивился наивности вопроса. Он прозвучал естественно, без подвоха, а потому Василий Васильевич подушевнее спросил:

— Вы разве не осознавали, что делали? С чего началось ваше сотрудничество с оуновцами?

— Да ни с чего…

— Расскажите об этом «ни с чего».

— Близкий человек попросил меня сходить в одно место, взять сверток… Сам он болел. Потом понемногу я втянулась. Мне интересна была тайная игра. И тайные люди симпатичны.

— Они убивают, а вы с симпатией к ним, — упрекнул Киричук.

— Никого они не убивали тут… Потом уж я узнала… Сначала интересно было.

— Когда это было — «сначала»?

— Да сразу после войны.

— Кто этот близкий человек, привлекший вас к сотрудничеству с оуновцами? Муж? Его брат?

— Да, Петр Сорочинский.

— Почему тогда муж скрылся?

— Он не скрылся, поехал к родичам.

— В такую пору к родичам? Подумайте-ка вы сами: тут беда нависла над женой, а он в бега.

— Я сама его проводила, он ни при чем, чего бы ему маяться.

— Вы связь обговорили с ним?

— Да, первое время мы договорились сообщать о себе. Если бы ничего не произошло, я велела бы ему вернуться.

— Каким образом? — ровно, располагающе продолжал допрашивать Киричук; он ничего не писал — протокол вел следователь Баринов, — а потому их разговор стал походить на беседу.