Энергично ступая, прошла в яловых сапогах и армейской, короткой, до колен, юбочке серьезная дивчина со вздернутым носом, бросившая приветливый взгляд на Антона, и он ей улыбнулся легонько, подумав: «За своего брата демобилизованного приняла. Конечно, не за бандита…» И тут ему вспомнились слова Павла Бучи, сказанные им перед уходом из этого дома: «Подобрее лицом-то будь, не бычься, а то рожа у тебя хотя и не зверская, но больно угрюмая. Демобилизованным глядись, у Влады Львовны на квартиру временно встал, работу себе подыскиваешь… Не понравится тут, дальше пойдешь, может, в свой Самбор, в который пока охоты нет… Понял? Ну, бывай, здравствуй! Вернусь через день, может, через три. Жди!»

Среди редких прохожих было совсем мало мужчин. Прошла сгорбленная монашка, не видя людей, две размахивающие руками говорливые старухи, молоденькая женщина с ребенком на руках — единственное светлое, улыбчивое лицо, после которого морщинистая бульдожья физиономия «хозяйкиного мужа» показалась и вовсе отвратительной.

— Ну и как? — спросил Сухарь, когда тот ступил ногой на крыльцо.

— Что как?

— Как дышится?

— Душно.

— Отдышитесь, посидите, — подвинулся к краю насмешливо настроенный постоялец.

— Чего это мне отдыхиваться? — тряхнул тот сивой гривой, поняв насмешку. — Пусть отдышится, кто запыхался.

И он поднялся на крыльцо, хлопнув дверью.

…На третью ночь возвратился в Жвирку Павло Буча. Сухарь узнал его по тяжелым, но быстрым шагам, пока тот подымался по деревянным ступеням наверх.

— Не спишь, друже Цыган? — проскользнул он в дверь и внимательно оглядел своего подопечного. Затем сказал: — Знаю, заждался. Кто же тебя теперь лучше знает, чем я?

В хорошем настроении вернулся Буча, в бестревожном. И когда Сухарь ответил ему сухо: «Нынче сам себя перестаешь узнавать иногда», засмеялся от души, говоря:

— Вот-вот, и друже Комар мне о том же, когда я напомнил ему и расшифровал псевдо Дардер. Вспомнил, понимаешь, сразу и выражение «дал деру».

— Вспомнил?! — удовлетворенно вырвалось у Сухаря. — Меня-то самого он припомнил?

— Это тебе друже Комар сейчас сам скажет, — поплотнее задвинул штору на окне Буча и добавил: — Ты в форме, глядишься… А то, думал, заспанным увижу, помятым.

«Вспомнил меня Дербаш, по всему видать, поверил, а то бы разве пошел сюда, — подумал Сухарь. — Если в самом деле придет, как это понимать? Меня вроде должны были бы с предосторожностью к нему вести… Или это у них проверенный прием, безопасность тут отработана».

— Что это ты обидел Пал Палыча? — неожиданно спросил Буча. — Говорит, бегаешь ты, как козел, не угонишься за тобой. И оскорбляешь.

— Ах, этого… — догадался, о ком идет речь, Сухарь и предупредил: — В следующий раз я его где-нибудь к собачьей будке подведу и кобеля спущу, он у меня за своим тылом будет больше смотреть.

— Ну это ты брось, пусть работает, он и за мной ходит, а то чутье, навык потеряет, — защитил наблюдальщика Буча и направился к двери, говоря: — Порядок!.. Ты встреть как положено.

Однако традиционного приветствия как-то не получилось. Быстрый, суетливый Дербаш одним махом поднялся наверх в комнату к Сухарю и оказался перед ним, раскинув руки.

— Ты?! — выпалил он. — В сам деле ты, друже Цыган, живой!

— Ну так и сам цел, вижу, друже Дардер, выходит, живучие мы с тобой.

— Живучие, Антон, — присел к столу Дербаш и указал рукой на стул рядом. — Садись, ты вроде еще выше ростом стал. И забудь мое старое псевдо, зови «друже Комар».

— Само собой… — поддакнул Сухарь, глядя на низкорослого, с крутыми, как у дохлого окуня, челюстями своего первого абверовского учителя из оуновцев. Он подумал: «Комар ты и есть, хоботок бы у тебя кровожадный вырвать…» И льстиво добавил: — Тебе тоже вроде как ничего не сделалось.

— Не надо, не бабы, — оговорил Дербаш. — У меня уже полбашки седой, боюсь, рожу перекосит от делов… Да и ты как обклеванный петух по осени: одно перо в хвосте и гребешок на боку.

— Время, время, — уклончиво ответил Сухарь и поинтересовался: — Зачем такое писклявое псевдо выбрано — Комар?

— О Комаре, друже Цыган, я тебе потом расскажу, — неспешно провел по угловатой челюсти эсбист центра ОУН и вдруг в упор спросил: — Помнится, тебя вместе с Охрименко выбрасывали с самолета, больше о нем ничего не слышал? Боевой, отчаянный был. Помнишь?

— Я с ним, друже Комар, не высаживался, но принимал его группу и провожал на Полтавщину. Там он натворил делов, говорили, мост взорвал, да не тот, помешал прорыву ударных танков Клейста.

— Погиб потом, а то бы ему… — поостыл после ответа Комар.

А Сухарю памятно и приятно было услышать эти слова: «а то бы ему…», потому как самому с группой чекистов довелось уничтожить диверсантов, возглавляемых Охрименко.

— А как ты в кадры Красной Армии втесался и как в плен угодил к американцам? — перешел на другое Дербаш.

— На переправе — комендатура. Всех отставших от частей, идущих из госпиталей — мало ли — в маршевую роту. Дважды так угодил… А в плен я сдался.

— Кому, американцам? — поспешил с вопросом Дербаш.

— Какие у меня к ним дела могли быть? Немцам, друже Комар, сдался, просил в абвер меня передать, дескать, с ним я работал. Пехотный майор пробормотал что-то и пальцем мне погрозил… Словом, меня со всеми — в эшелон и отправили в Веймар, оттуда на машинах к французской границе… Там и сменилась комендатура: была немецкая, стала американская.

— Американцы вербовали? Ты что-то моим людям рассказывал, — напомнил Дербаш сосредоточенно.

— Нет, как на духу, меня не завербовали, — приложил руки к груди Сухарь. — Но старались очень… особенно их капитан…

Дербаш сразу:

— Напрасно ты о них так, надо было сговориться, я бы тебя сейчас получше определил. Мы с ними и ладить, и работать должны. Сам понимай, без них мы, одни против Советов, — ничто. Разумей! — Он помолчал, гладя выступающие скулы, и продолжил прерванный разговор: — То, что не смог сделать Гитлер, сделают американцы своим новым оружием. Нам теперь за них надо крепко держаться. И ОУН идет на это сотрудничество. А то, что они вербуют наших, в этом резон есть. Нынче всюду только сверяй да перепроверяй.

— Выходит, я зря заершился, почуяв, что американцы подбираются ко мне?..

— Как заершился? — захотел уточнить Дербаш.

— Напрямую сказал тому капитану: зря стараетесь, потому что не найдете меня, вернусь домой, уйду в лес к своим.

— Понятно… А я сразу припомнил тебя, когда при мне произнесли твое псевдо — Цыган, — перевел разговор Дербаш. — Но как ты-то на меня вышел?

— Я и не выходил… Когда своих, лесных, встретил, как было не сказать о своем учителе, о знакомом большом человеке…