Тем большее уважение вызывает готовность авторов нашей книги рискнуть и поделиться своим опытом неудач, сомнений, проблем, переживания обычных человеческих сложностей. Мы отдавали себе отчет в том, что предлагаем им ввязаться в небезопасную авантюру — обнажить нечто подлинное, земное и совсем не грандиозное в среде, где нарциссический фасад подсвечен яркими лучами софитов. Мы не исключаем, что те из читателей, которые имеют сложности с принятием собственной неидеальности и переживанием стыда, могут воспринимать истории из первой главы как проявление постыдной слабости. И несмотря на все эти риски, мы знаем, что развенчание культа успеха и нормализация опыта провалов и проблем, которых много в кинопрофессии, могут стать мощной поддержкой для многих читателей этой книги.

А этот раздел, я надеюсь, позволит вам ближе познакомиться или даже подружиться со своим стыдом. Ведь если мы убегаем от собственного стыда, то его все равно будет много в поле наших отношений с миром. Либо мы подспудно будем стыдить и унижать других. Либо бесстыдно, без тени сомнений и вообще без всякой критичности раз за разом снимать все новые и новые фильмы, которые по многим объективным причинам будут плохими, и тогда не переживаемый нами стыд будут испытывать те, кто эти фильмы смотрит. Либо, проскочив свой стыд и из-за этого поспешно обнажившись в чем-то больше, чем стоило, мы потом будем тонуть в море стыда, настигнувшего нас постфактум, — стыда такого объема, который уже не по силам выдержать (некоторые мои коллеги называют такой стыд «токсичным»).

Несмотря на все то нелицеприятное, что досталось стыду в моем предыдущем тексте, он достоин реабилитации, потому что является очень важным и полезным переживанием, если восстановить способность проживать его соответственно тому актуальному контексту, в котором он возникает.

Если в какой-то ситуации мы чувствуем стыд, значит, эта ситуация затрагивает в нас что-то очень важное, ценное, по-настоящему значимое. Если в творческом процессе вдруг возникают проявления стыда — значит, скорее всего, мы вступаем на интимную почву, начиная привносить в этот процесс что-то личное, сокровенное. И стыд как сигнал по силе своего проявления позволяет определить, готовы ли мы продвигаться в этом процессе дальше, глубже и смелее делиться чем-то интимным — или нам важно быть осторожнее, внимательнее к себе и к поиску той творческой формы, которая соответствует хрупкости, трепету и тонкостям нашего внутреннего процесса. Любое из осознанных решений повысит уровень вовлеченности и энергии.

А может, пока вовсе стоит остановиться и не бередить то, что еще не готово быть опубличенным? Я часто говорю своим студентам, сценаристам и режиссерам, что не стоит писать/снимать о том, что болит, об острой травме. Когда мы захвачены болезненным процессом, находимся в самом его эпицентре, нам сложно его контейнировать и хочется слить напряжение, часто через творчество. Но ловушка здесь заключается в том, что внутри процесса сила болезненных переживаний зашкаливает, ослепляет, и мы, захваченные ими, рискуем ретравматизироваться — позабыв о своей безопасности, поспешно обнажиться в том, что еще не обрело свою форму, там, где высок риск столкнуться с отвержением. Вероятнее всего, эта история так и не дойдет до экранов — в нее вряд ли поверят и дадут финансирование. Если же каким-то чудом это все-таки получится, то, скорее всего, это будет проект с трагичной судьбой.

Фильмы, созданные из острой, еще не пережитой травмы, получаются слишком интимными, слишком личными и эмоциональными, бесстыдными. Они сталкиваются с психологическими защитами зрителей, не готовых к такой мощной оголенности, вызывают у них отторжение и обесценивание зашкаливающего градуса чужой боли. И это понятно: ослепленные собственными острыми переживаниями, мы не в состоянии видеть других, и автор истории, созданной из эпицентра болезненных аффектов, не берет в расчет зрителя. Эта история вообще забывает о зрителе, не подразумевает его, и зритель вполне справедливо чувствует себя лишним, стыдливо подглядывающим за чужими интимными событиями. И это тоже проявления избегаемого автором стыда.

Чтобы снимать историю о глубокой ране, нужно сначала ее пережить, дать ей время затянуться, стать шрамом. Нужно, чтобы появилась некоторая дистанция от личного материала, дающая возможность его целостно осмыслить и придать ему завершенную форму. Осознавание и проживание стыда позволяет заботиться о нашей безопасности, при этом давая возможность удовлетворить и другую нашу глубинную потребность.

Ведь зачем-то же мы снова и снова через творчество стремимся обнажиться, выставить что-то интимное перед глазами других. Не мазохизм ли это в чистом виде?

Все дело в том, что стыд парадоксален (как и вся наша психика). Помимо описанной мною выше мучительной перспективы отвержения и уничтожения он несет в себе и надежду на принятие и признание. Парадоксальность стыда выражается даже на телесном уровне: мы хотим провалиться сквозь землю и срочно сделаться невидимыми, при этом наше лицо в этот момент краснеет, как помидор, привлекая всеобщее внимание. Так куда же мы бежим на самом деле: от или к?

Человеку нужен человек, без других людей жизни нет, как бы мы ни тешили себя фантазиями о собственной глубокой интровертности или самодостаточности. Даже самый махровый интроверт-сценарист из бункера собственного отшельничества снова и снова убегает от жизни и людей в свои вымышленные миры лишь затем, чтобы потом через созданные истории приблизиться к нашей заветной, базовой, жизненно необходимой потребности — быть увиденным, распознанным, принятым, разделить с другими свое сокровенное.

Это очень точно сформулировал Александр Талал в своей истории:

Человек, говорят, непознаваем. Потому и одинок. Человек с десятками миров в голове тем более непознаваем. Мне кажется, люди занимаются творчеством именно по этой причине. Выразить себя развернуто в созданной сюжетной вселенной и сделаться чуть менее непознаваемым.

Создавая истории, мы снова и снова втайне лелеем надежду, что нас распознают, примут, полюбят, разделят наш опыт. Или если это невозможно, то мы вызовем отклик, резонанс, оставим свой след.

Как однажды сказал Терри Гиллиам, «надеяться, что они меня полюбят, слишком опасно, но, по крайней мере, можно вызвать у них ненависть и тем самым пробудить ото сна»[34].

3.3. Власть и бессилие

Киноиндустрия иерархична. Власть, а точнее, борьба за нее — та неявная фигура, которая сквозит в историях наших участников и часто становится причиной внутренних и межличностных конфликтов. А полярное ей бессилие — неотъемлемая составляющая многих кризисов, тупиков и личностных драм.

Много бессилия заложено в самом творческом процессе, но в этом разделе речь пойдет о бессилии другого рода.

Каждый участник киноиндустрии может обнаружить себя в разных точках континуума «власть-бессилие» в