принесли обед, белый хлеб, конфеты.

На следующий день утром Зину Портнову снова вызвали к капитану.

Направляясь на допрос, она почувствовала, как тоскливо сжалось сердце.

Следователю в тюрьме она не отвечала – он бил, и каждый удар ожесточал её. Но этот не бьёт. Прикидывается ласковым.

«Не поддавайся!» – сказала себе Зина.

С подчёркнутой вежливостью Краузе осведомился, как она себя чувствует в новой обстановке.

– Это все мельочи, – сказал он, не дождавшись её ответа. – Один небольшой услюга – и ты идёшь домой. Скажи, кто твой товарищ, твой руководители?

Переждав минуту, гестаповец продолжал:

– Ты, конечно, сделаешь нам услюга. Да? И мы не будем в дольгу… Я знаю, в Петербурге, ну, по-вашему, в Ленинграде, у тебя есть мама, папа. Хочешь, мы везём тебя к ним. Это теперь наш город. Говори…

Краузе курил сигарету, опираясь рукой на подлокотник кресла, курил медленно, будто нехотя выпуская дым. Он не сомневался в успехе: «Девочка должна заговорить».

А Зина молчала. Она хорошо знала, что Ленинград не отдали фашистам, что её город борется и победит.

За окнами шумел осенний ветер. И скоро шум перерос в грохот. По улице шли фашистские танки.

Капитан, подойдя к окну, отдёрнул занавеску.

– Смотри, какие мы сильные! – гестаповец произнёс это тоном победителя.

Зина молчала.

Тогда капитан изменил тактику допроса и перешёл от уговоров к угрозам. Он вытащил из кобуры пистолет, повертел его в руках и положил на стол. Зина взглянула на пистолет…

– Ну-с, фрейлейн, – капитан снова поднял, словно взвешивая, пистолет. – Здесь есть маленький патрон. Одна пуля может поставить точку в нашем споре и в твоей жизни. Разве не так? Тебе не жалко жизни?

Краузе опять положил пистолет на стол.

Прошло несколько минут.

– Ну, я жду. Чего ты молчишь?.. Подойди ближе.

Зина приблизилась.

– Я уверен, Портнова, – зашептал он, – что ты не коммунист, не комсомолька.

– Ошибаетесь, господин палач! – впервые за всё время допроса выкрикнула Зина. – Я была пионеркой. Сейчас – комсомолка.

Лицо гестаповца передёрнулось, ноздри побелели. Он размахнулся и ударил девочку. Зина упала, стукнувшись головой о стенку. Маленькая, худенькая, она тут же поднялась и, выпрямившись, снова стояла перед фашистом.

– Нет, я не буду тебя стрелять, Портнова! – заорал Краузе. – Я знаю достоправильно, это ты отравила наших офицеров. Я буду тебя вешать…

На улице просигналила легковая машина и, резко затормозив, остановилась у дома. Краузе сорвался с места, кинулся к окну взглянуть, кто приехал.

Зина бросилась к столу и схватила пистолет. Краузе не успел ещё осознать, что произошло, как девочка навела на него его же оружие. Выстрел – и фашист, скособочась, упал на пол. Вбежавший на выстрел офицер был тоже убит наповал.

Зина устремилась в коридор, выскочила во двор, а оттуда в сад. Она побежала к берегу реки. За рекой – лес. Только бы успеть добежать!

Но за ней уже гнались. Одного из преследователей она уложила метким выстрелом. Второй продолжал её догонять. Зина обернулась, опять нажала на пусковой крючок… Но в обойме кончились патроны!

…Зину Портнову расстреляли фашисты 13 января 1944 года, под Полоцком. Было ей 17 лет.

* * *

12 ноября 1962 года в Ленинграде в родном для Зины Портновой Кировском районе улица стала называться её именем.

Подпольная организация, членом которой состояла Зина, называлась гордо и непреклонно – «Юные мстители». Партизанский отряд, в котором она была разведчицей, носил имя К. Е. Ворошилова.

Зина имела явные актёрские и педагогические способности, но реализовать себя она смогла только как неустрашимый боец с врагом. В свой родной Кировский район она не вернулась. В память о ней осталась улица. Будете по ней проходить или проезжать, обязательно вспомните эту обаятельную и отважную героиню, на боевом счету которой СТО фашистских офицеров!

На них равнялись отцы!

Пионеры – Герои Советского Союза

Лёня Голиков (1926–1943). Награжден в 1944 году, посмертно

Зина Портнова (1926–1944). Награждена в 1958 году, посмертно

Боря Цариков (1925–1943). Награжден в 1943 году, за две недели до гибели

Шура Чекалин (1925–1941). Награжден в 1942 году, посмертно

Марат Казей (1929–1944). Награжден в 1965 году, посмертно

Валя Котик

(1930–1944). Награжден в 1958 году, посмертно

Макар Алпатов

Браво, артист!

(блокадный дебют)

Первый рассказ о первом в жизни концерте

Я часто вспоминаю нашу комнату в блокадном Ленинграде. По стене – колотые дрова. Горит печка-буржуйка, на ней кипит старый большой чайник. У стены напротив стоит пианино, над ним фотография папы с аккордеоном. Рядом – стол и два стула. В углу – большая кровать. На стене – чёрная тарелка радио, под ней смирно лежит тощий чёрный кот…

Трещат дрова в печке-буржуйке, булькает в чайнике невская вода, воет и шумит за окном зима, метроном радио и голос Левитана – это часть музыки блокадного Ленинграда, музыка моего детства, музыка войны…

Мать наливает кипяток в кружку, протягивает мне и говорит: «Пей и ешь сам, сынок! Я что-то устала. Не заболеть бы. Полежу. Может, засну».

Я, вспомнив разговоры мальчишек во дворе, что если заснуть, то можно и не проснуться, торопливо кричу: «Нет, мама, не спи! Только не спи! Я тебе петь буду, стихи расскажу… слушай!»

Вот он – мой первый концерт, мой дебют на сцене нашей блокадной комнаты… Я не один: кот Цыган и старый патефон – мои верные помощники. Только патефон надо часто заводить, да иголки старые, скрипучие. Пластинок у нас много было, но в войну ими топили буржуйку и их очень жалко, хотя горят они тепло… Я завожу патефон, ставлю на диск «Времена года» Чайковского и начинаю читать стихи Пушкина: «У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…» Изо рта у меня вылетает пар. Я обращаюсь одновременно и к матери, лежащей на кровати, и к сидящему на душегрейке коту Цыгану.

Я вижу, что мама прикрыла глаза и прошу её: «Не спи, мама, не спи-и!»

Беру другую пластинку. Ставлю её на диск. Поворачиваюсь в сторону мамы и громко объявляю: «Оркестр Филармонии. Увелтюра “Летучая мышь”. Дирижёр – я!» Мама смеётся. Я поднимаю с полу кусок щепки. Проходя мимо кота, здороваюсь с ним за лапу, как