Адам пожал плечами:

– Проверяем антидепрессанты на мышах. Наудачу, что называется. Можно сказать, вслепую. Но этическая комиссия пошла навстречу – дело важное и, как они считают, срочное. Как они сформулировали, “не терпящее отлагательств”.

– Ты, похоже, возвращаться не собираешься.

– Пока нет.

– Зря я тебя отпустил.

– Наконец-то ты по мне соскучился.

Дэвид засмеялся.

– Вы, по крайней мере, что-то делаете. А у нас все замерло.

– Разве не странно? – не в тон спросил Адам. – С этой больной Лагера, Реш. Ну хорошо, еще двое – Зельцер, Ньюмэн. Плюс Люийе. И конечно, Хоган. Пятеро. Из двух тысяч. Больше, чем можно предположить.

– Можно предположить? Кто мог предположить, если мы вообще об этом не думали? Или что ты хочешь сказать?

– Меньше.

– То есть как – меньше? – Дэвид вытаращил глаза.

– Меньше, чем у мышей. Одна мышка в Бостоне. Один процент. А пятеро из двух тысяч – четверть процента.

Дэвид задумался. Ноздри задергались, как будто он собирался чихнуть.

– Думаю, это еще не все, – добавил Адам. – Я по-прежнему считаю – что-то ждет своего часа.

– Мы бы заметили!

– Послушай, Дэвид. Есть люди с эмпатией, не так ли? С четким моральным компасом. Проще говоря, хорошие люди. И хватает очень успешных, процветающих, но не особенно хороших. Шефы с их двойными золотыми парашютами – думаешь, они хоть на секунду задумываются, как там дела у остальных сотрудников? Мужчины, пользующиеся тем, что женщины у них в служебной зависимости, – думаешь, они считают, что поступают подло? Или вот, к примеру, война. Все социальные маски сорваны. Гораздо больше тех, кто при Гитлере вступил в нацистскую партию, чем тех, кто протестовал. В обществе полным-полно скрытых, великолепно приспособленных психопатов. Приспособленных – потому что они понимают социальные правила и стараются им следовать. Поколениями выработанная система внутренних запретов не дает им разгуляться. Если я сделаю то-то и то-то, меня может постичь то-то и то-то. – Адам выдержал паузу, давая Дэвиду возможность переварить сказанное. – И тут на тебе – альцгеймер. Вся эта контрольная система разваливается как карточный домик. Все причинно-следственные связи обесценены и разрушены.

– И что? Тогда все больные поголовно должны бросаться на родных и знакомых, раз никаких запретов нет. Но это же не так!

– Не так. И знаешь почему? Потому что при альцгеймере разрушается вся психика, в целом. Ты же видел их мозг! Мы с нашим Re-cognize смогли восстановить психику – но частично! Самые тонкие механизмы, механизмы социальных связей и морали, не восстанавливаются.

– То есть после препарата пациенты возвращаются к жизни, но…

– Да, возвращаются, но с разрушенной системой социального контроля. Мы лечим болезнь, а не ее последствия.

– Это невозможно доказать.

– Допустим, эти люди и до альцгеймера были склонны к разрушению. Во время болезни они не в состоянии с этим разобраться, и даже если возникает позыв к насилию, они про него тут же забывают. А вдруг альцгеймер – это очередной мудрый ход эволюции? Альцгеймер – как мокрое одеяло для мозга. Болезнь не только уродует личность, но и утихомиривает, приглушает изначальную агрессию, про которую больной, вполне возможно, и сам знать не знал. А что делает наш препарат? Он восстанавливает функции микроглии. А микроглия, очнувшись, тут же обнаруживает это отвратительное, на ее вкус, мокрое одеяло и рвет его на куски.

– Да ладно… Мозг работает не так примитивно.

– Подумай о гомосексуальности, – продолжил Адам. – Бог создал Адама и Еву, а не Адама и Стива, к примеру. Ген гомосексуальности должен бы давно исчезнуть, потому что эволюция – это в первую очередь забота о потомстве. Но оказалось, что такие отклонения идут на пользу сообществу. Селекция Кина[44].

Дэвид молчал, но Адаму было ясно, что шеф внимательно его слушает.

– Что-то такое в них было и до того, потому мы и имеем дело с отдельными случаями. У Люийе изменен цвет крючковидного пучка проводящей системы мозга. Почему? Откуда что взялось? А вполне возможно, есть и другие показатели, которые мы просто-напросто не замечаем. Что-то с дофамином, с миндалевидным телом. Какие-то участки, регулирующие темперамент. И тут является дедушка Альцгеймер и стирает все, как ластиком. А мы оживляем мозг! А заодно и то, что оживлять бы не следовало, те тайные страсти, на которые наложила вето болезнь.

Дэвид несколько секунд смотрел ошарашенно, потом внезапно захохотал.

– Ну у тебя и фантазия, Адам! Блестяще! Но у нас нет ничего, что подтверждало бы твою теорию.

– Нет – так будет. Я найду.

– Отлично! Сделай одолжение, найди.

Шутка, конечно, но мирная и вполне доброжелательная. Адам ожидал другого – возмущения, требования отбросить глубокомысленные и недоказуемые идеи и вернуться к работе.

– Кстати, раз уж мы с тобой на связи, – продолжил Дэвид. – Двадцать пятого суд над Зельцером. Заваруха будет та еще. Они обожают выставлять этого несчастного в виде пугала. Вот, смотрите, к чему приводит… и так далее. С тобой они тоже намерены поговорить.

– Почему со мной? Ты и поговори. Тебе же нравится свет рампы.

– Если они спросят тебя…

– Кто – они? Я во Франции. Ты, случайно, не забыл?

– Вот французы и спросят.

– Им наплевать.

– Сомневаюсь.

– То есть ты хочешь предупредить меня, чтобы я держал рот на замке?

– Нет… то есть да. То есть нет. Но нас держи в курсе.

– Йес, босс.

Дэвид некоторое время молчал. По глазам видно, что он внимательно всматривается в лицо Адама у себя на дисплее.

– Ты, как мне кажется, не собираешься возвращаться.

– Только в наручниках.

Дэвид засмеялся:

– Оставь свои фантазии при себе, Адам. Пока, во всяком случае.

– Спокойной ночи, Дэвид.

– У нас два часа дня. – Дэвид, продолжая улыбаться, исчез. Экран сразу потемнел – либо выключил ноутбук, либо закрыл крышку.

Адам посмотрел на часы – вот это да! Восемь вечера. Он даже не заметил, как прошло время. Сунул ноги в сандалии и пошел к двери – только сейчас сообразил, что проголодался. Проверил, не забыл ли бумажник. Чудесный вечер. Можно купить панини и посидеть на веранде соседнего кафе, любуясь парижской толпой.

* * *

Всю ночь лил дождь. Селия шла галсами, как яхта, – весь мощеный тротуар в лужах. Можно было бы сесть на маршрутку, но она решила идти пешком. Очень плохо спала – не выходил из головы отец. Что же произошло с Генриетт Реш? И Дэвид, и Адам считают, что главная причина – ее пол. Мужчины реагируют внешне, женщины – внутренне. Селия понимала их логику, но согласиться не могла. Люийе тоже обратил непреодолимую ярость не на окружающих, а на себя. Не может