точно знает!), возможно, ему было бы лучше, и способы найти, как это сделать, ему было не так уж и сложно, и мотив у него был такой, что не дай бог никому… Но он этого не сделал.

Потому что верил во что-то свое.

Потому что он – мужчина.

А я только-только учусь им быть.

Теперь не думать надо.

Теперь надо просто делать.

По крупицам создавать нового себя.

А все, что писала там в своем блоге Алиса, все это – результат ее невыдуманных переживаний.

И монстр этот – не она сама, а лишь плод наших неопределенных отношений. Ее эмоциям нужен был какой-то выход. И она нашла вот такой…

Моя двусмысленность по отношению к ней, моя недосказанность почти в каждом моменте… Я терзал ее, терзал себя и фактически не совершил ни одного созидательного действия!

Да я и сейчас не знаю, что точно мне нужно сделать!

Но только не жалеть себя, только не цепляться за прошлое, не ворошить там бесконечные «почему?».

Жизнь дает нам подсказки на каждом шагу.

Теперь я просто буду учиться их замечать.

Прервав мои раздумья, прямо передо мной возникла наша волшебная бабуля.

Жилистые натруженные руки, в левой руке – веник, в правой – большой синий мешок для мусора.

– Что, так и будешь теперь, как на черта похож, тут сиднем сидеть? Иди-ка в дом, ополоснись, я скажу где, тока потише там…

Пока я топтался в маленьком чуланчике, приспособленном под некое подобие ванной комнаты, с холодной, но все же – водой из водопровода, плескался и приводил себя в порядок, профессор уехал.

Я слышал за стенкой его вопрошающий голос, Александр Захарович и Алиса ему что-то по очереди ответили. Но голоса быстро стихли.

А потом раздался шум заведенного двигателя и шварканье шин автомобиля, удаляющегося по ухабистой деревенской дороге.

Я снова вышел на улицу.

Надо бы бабке-то помощь свою предложить, может, сгожусь тут на что!

Я с интересом погулял по участку, все размышляя, чем бы я мог вдруг оказаться здесь полезен, но тут Алиса наконец-то показалась на крыльце.

Маленькая девочка с мячом.

И море.

Мы все рисуем себя.

Пишем себя, танцуем себя.

Даже тогда, когда пытаемся выдавать себя за кого-то другого.

Одни психологи утверждают, что мы навсегда остаемся в том возрасте, в котором нас недолюбили, другие – напротив, что именно в том, когда мы получали много любви…

И мне почему-то вдруг очень захотелось поверить в то, что тогда, совсем маленькой, она нарисовала самый важный фрагмент своей жизни.

Мы пошли навстречу друг другу.

Едва мы соприкоснулись, я разомкнул свои руки, и она сразу упала в меня.

В ней все еще оставалась та тяжесть, не тела, но другая, внутренняя тяжесть, которую я всегда ощущал в ней и причины которой не давали ни ей, ни мне покоя.

Но как швы рано или поздно должны затянуться, так и сейчас я почувствовал, как эта тяжесть начала потихоньку уходить.

– Лиса, я могу хоть что-то для вас с отцом сделать?!

– Продолжать жить, – ответила она и поцеловала меня быстро и нежно в щеку, отступила на шаг, опустила глаза, тем самым показывая: никаких обяснений сейчас не будет!

Этот день все прощал нам обоим.

И всем остальным тоже.

Мы всё сожжем в костре.

Всё плохое и мещающее.

Мы взялись за руки и вернулись в дом.

– Папа, это Платон.

– Да мы уже познакомились. – Александр Захарович с аппетитом уминал яичницу.

Счастье, которым светилось его лицо, делало его совсем уж и не таким страшным, каким оно мне показалось вначале. И глаз у него второй, как я уже теперь, при свете дня, разглядел, был нормальным, просто его затянуло воспалившимся ячменем.

– Даже не хочу знать, что ты там умудрил вчера, больше так не делай, сынок!

– Не буду.

Похоже, он меня принял.

Сложно сказать, кем он меня обозначил в жизни дочери, но уж точно не таким ничтожеством, каким рисовал меня с утра профессор!

Такие, как Алисин отец, не будут фальшивить.

Я это сразу понял.

– Платон, а давай поедим! – защебетала Алиса, суя свой носик в кастрюли-сковородки, стоявшие на плите.

– Давай!

Мы поели борща вприкуску с хлебом, раздербанили на двоих остатки холодной яичницы, достали из шкафа какие-то печеньки, а потом выпили по две чашки чая.

Пока Алиса умело (надо же!) хозяйничала, Александр Захарович не сводил с нее глаз.

– Дочь, да ты и не изменилась совсем… разве только чуть повзрослела…

– Да пора бы уж, пап! Мне же скоро тридцать шесть.

– Хм… А то я не знаю! Ну-ка, Ангелина Петровна!

Мудрая бабуля, чтобы нам не мешать, все это время продолжала прибираться по комнатам, но, мигом отреагировав на зов, появилась в дверях кухни.

Встала. Передник ситцевый, в цветочек, седые волосы убраны в аккуратный хвостик.

Живущий в последние годы среди столичных гламурных див и вечно юных мальчиков, я как-то привык к тому, что старости вроде бы как и нет в природе, вроде бы как выбросили ее давно на помойку новые люди нового времени. А нет же, есть она… и мне сейчас совсем не противно ее лицо, испещренное морщинами, сутулые плечи, жилистые руки в россыпи коричневых пятнышек.

На лице Ангелины Петровны читалась искренняя симпатия к этому непростому человеку, Александру Захаровичу.

– Принесите, пожалуйста… Ну, то, что я просил вас сохранить. Вы поняли что?

– А… это, то, что я в чулан прибрала?

Они переглянулись долгим, многозначительным взглядом.

– Да, это!

– А что это у нас в чулане такого интересного? – Алиса встала и, подойдя сзади к отцу, ласково, как котенок, обвила его шею руками, – что это, пап?

– Сейчас сама увидишь.

Ангелина Петровна вернулась с обычным на вид полиэтиленовым пакетом. Полустертая краска на аляповатых цветочках, затертые ручки. У меня в таких же Маша разный хлам на антресоли хранит.

Алиса, несколько не смущаясь, мигом выдернула пакет из рук бабули и засунула в него руку.

На столе, одна за другой, появилось несколько бархатных коробочек, синих и красных, с виду стареньких, залежалых.

Алиса открыла первую.

– Ой, это… это мамино, то есть бабушкино, да?!

– Да.

Она поставила на стол первую и тут же принялась с нетерпением открывать и все остальные.

Заблестели на солнце потускневшие камушки, завились змейками золотые цепочки.

– Ой, а я как-то раз подумала: и куда же это все делось?!

– Да вот, спас, для тебя…

– От кого спас?

Александр Захарович коротко переглянулся с бабулей и отвел в сторону взгляд.

– Не важно. Здесь