помощницей императора, но при этом обыгрывает свою женскую слабость, когда ей это выгодно. Он воображает разговоры, которые приводят к политическим убийствам и ссылкам, описанным у Тацита, Светония и Диона: мы наблюдаем, как императрица умело сочетает советы с шутками и флиртом, делая свои намеки то небрежно, то драматически – в зависимости от ситуации. Эта Мессалина завоевывает власть над Клавдием не путем какой-то таинственной магии соблазна, а благодаря уму, чутью и беспринципности. Его слабость, признается Клавдий, столь же повинна в этом, как и ее коварство.

Мессалина Грейвса, несомненно, злодейка – или, по крайней мере, такой она представляется нашему рассказчику Клавдию. Она лжет, манипулирует и убивает. Она плохая жена и немногим лучше как мать. Она унижает и разочаровывает Клавдия, хотя и не губит его окончательно.

И все же, несмотря на ее роль отрицательной героини и односторонний характер рассказа Клавдия, у нас остается ощущение, что Мессалина Грейвса – живой человек. Она непроста: одновременно умна, рациональна, забавна и наделена макиавеллиевскими чертами, но вместе с тем красива, чувственна и капризна. Она выглядит не столько зловеще всепожирающей, сколько снедаемой скукой и отчаянно желающей развлечься; не столько ненасытной, сколько просто неудовлетворенной. Грейвс позволяет Мессалине быть женщиной, движимой как политикой, так и сексом, которая существует в ее уме и теле.

Характеристика императрицы у Грейвса как дурной, но человечной женщины выделяется своей деликатностью и многое говорит о предшествующих подходах к Мессалине. На протяжении двух тысячелетий Мессалина служит эмблемой всего, что касается женственности. Даже самые сочувственные версии, те, что приглашают нас пожалеть ее в момент ее падения, основывают свое сопереживание на убеждении, что вина Мессалины – в ее неконтролируемой женственности, со всей подразумеваемой чувственностью и иррациональностью, и на уверенности в необходимости наказания. Гораздо чаще реакцией на Мессалину были страх, ярость, возбуждение – или все три вместе. Это была женщина, бросавшая вызов мужчинам своей императорской властью и сексуальной ненасытностью; в отместку из нее делали ведьму, орудие политической инвективы, бессловесный сексуальный объект, femme fatale, медицинский случай и даже образ самой смерти.

Заключение

История Мессалины – это во многих отношениях история династии Юлиев-Клавдиев. Рождение и брак привели ее к власти, и она сохраняла это положение, беззастенчиво эксплуатируя лицемерие и терпимость к насилию при дворе Юлиев-Клавдиев. Она была озабочена созданием и выживанием своего рода и хорошо осознавала, что неудача будет означать смерть для нее самой и ее детей. Изменения, которые она привнесла в политический ландшафт, не были открытыми и конституционными, они состояли в постепенном сдвигании границ, расчистке путей и создании прецедентов. Ее жизнь прошла в роскоши, невообразимой еще столетием раньше, в социальном мире, глубоко озабоченном имиджем и зрелищами, политическим театром. По всей империи она создавала образ идеальной женственности и традиционной морали, но в народе ходили слухи о ее адюльтерах и тайных пагубных извращениях; о том, что происходило за закрытыми дверями на Палатине и говорило об опасных трещинах в фундаменте государства. Эти импульсы, тревоги и условия определяли жизнь Мессалины, но они также определяли культуру и политику своей эпохи: и в истории Мессалины, и в ее мире все было не тем, чем казалось.

Такая история, как история Мессалины, вынуждает нас иметь дело с процессами мифологизации, определяющими всю древнюю историю. Мы знаем, что на самом деле императрица не могла работать низкопробной проституткой или рассчитывать, что ей сойдет с рук брак с Силием при живом муже, поэтому мы задаемся вопросом, откуда берутся эти легенды, почему они распространяются и что они значат. Разбор подобных преданий помогает нам прояснить подлинную историю Мессалины, а также лучше понять суть эпохи, когда пропасть между идеологическим фасадом и политической реальностью порождала все более фантастические россказни об интригах, убийствах и сексуальных бесчинствах.

То, что эти слухи вертелись в первую очередь вокруг женщин, неудивительно. Новая власть женщин из императорской семьи была символом новой династической системы и новой дворцовой политики – само существование «императрицы» запускало те тревоги, которые приводили в движение процессы создания слухов. Кроме того, женщины династии Юлиев-Клавдиев проживали свою жизнь и принимали свои политические решения более приватно, чем мужчины; о них было меньше известно или меньше поддавалось проверке. Пространства для сплетен было больше – а у женщин, подобных Мессалине, не было трибуны, чтобы их опровергнуть.

Мессалина и ее мифологизация – прекрасный пример как опасностей для женщины в Риме, так и своеобразного, чувственного и параноидального мира первой римской династии. Но это не значит, что к ней следует относиться только как к символу. Ее ассоциация с сексом означает, что это происходило слишком часто и слишком долго.

Западное общество всегда было одержимо желанием классифицировать женщин. Сделать их более удобными для потребления в качестве объектов и культурных символов. Рассортировать их по типам, которые можно кратко охарактеризовать, приписать им ценность, сопоставить друг с другом. Эти классификации нередко, как в случае Мессалины, основываются на сексуальности.

Римская девушка становилась женщиной не по прошествии времени, а с первым браком и утратой девственности. Она была либо девой (virgo), либо матроной (matrona), и этот статус определял ее права, ритм ее жизни, ее одежду, ее повседневную деятельность и то, как с ней обращались другие. Если она переходила некие сексуальные границы, она попадала в новые категории. Теперь она была прелюбодейкой, а возможно, проституткой. Ее юридические права и формы защиты менялись; общество обращалось с ней иначе и считало это оправданным.

За годы, прошедшие после падения Рима, стремление классифицировать женщин по признаку их сексуальности практически не ослабело. С приходом католицизма женщина стала либо «Мадонной», либо «блудницей». С появлением кинематографа она стала «секс-символом», или «соседской девчонкой», или «матерью», или «бимбо»[120], или «обнаженной жертвой убийства», или femme fatale. Сексуальная привлекательность женщины, ее выбор сексуальных партнеров, обстоятельства, при которых она занимается сексом, тот факт, что она вообще занимается сексом, – все это исторически использовалось для определения идентичности женщины и границ ее существования; к мужчинам это никогда не относилось.

Ассоциация Мессалины с сексом – с соблазнительностью, желанием, распущенностью – затуманивает предлагаемый нам портрет. Карьера ее преемницы Агриппины не так уж отличалась от ее собственной. Агриппина проводила сходную политику и (хотя прожила несколько дольше) продержалась на вершине примерно столько же времени. Однако Агриппина вошла в историю как удивительно амбициозная, рациональная, дальновидная и политически проницательная женщина. Античные авторы могут очернять ее, но, подчеркивая ее противоестественное, безнравственное мужеподобие, они выдают невольное уважение к ее интеллекту и успеху. С Мессалиной обращаются иначе. Хотя ее тоже очерняют, ей не достается и доли того почтения, которое выпадает Агриппине. Даже современные историки часто отмахиваются от вопросов о мотивах Мессалины, упускают из виду ее влияние на эпоху и не считают ее достойной серьезного изучения. Не так уж разнятся жизненные пути этих женщин, чтобы оправдать пропасть в их репрезентации. Истинный источник этого несоответствия обнаружить несложно: основное различие между характеристиками Мессалины и Агриппины сводится к сексу.

В случае Мессалины репутация сексуальности прочно вошла в ее образ, затмив все достижения и заслонив все черты характера. Мессалина, по версии наших источников, безумна и неконтролируема в своих страстях. Капризна, неспособна к стратегическому мышлению и подвержена сиюминутным импульсам. Ее действия необъяснимы, с точки зрения рациональных мужчин. Ею движут лишь чувственные, осязаемые желания красоты, денег, роскоши и секса. Сексуальная репутация Мессалины стала причиной ее появления в моралите эпохи Возрождения, викторианских мелодрамах и порнофильмах 1970-х гг.; она же повлияла на оценки античными и современными историками ее мотивов, ее личных способностей и целесообразности ее изучения.

Что хуже всего, подобные нарративы превращают Мессалину в эмблему сексуальности, отвлекая от более сложных и интересных сюжетов. На протяжении семи лет в 40-х гг. н. э. Мессалина была самой могущественной женщиной в мире. Со времен Ливии никто не находился в этом положении так долго. Она сформировала политический ландшафт своего времени и заложила новые методы придворной политики – новые модели осуществления и демонстрации женской власти,