о кражах подобных предметов в более отдаленных местностях полиции добыть тоже не удалось. Владельца вышивки так и не отыскали, и по истечении установленного законом срока она была возвращена нашедшему ее вместе с адресом лондонского аукционного зала, куда смотрителю шлюза и посоветовали ее отправить. Несколько недель спустя он получил за панно крупную, по его мнению, сумму – пять фунтов.

Так закончилась история с вышитым панно. Каково было его происхождение? Как оно, завернутое в свежую газету, очутилось тем туманным ноябрьским утром на конской тропе канала? Никто этого так и не узнал. Мисс Лэйн и Лора считали, что панно каким-то образом оказалось в собственности обитателей одного из бедных коттеджей, которые, не подозревая о его ценности, берегли его, однако как редкостную диковинку. А затем, быть может, отправили с ребенком в подарок какой-нибудь родственнице или решили передать кому-то как наследство от недавно умершей бабушки. Ребенка, потерявшего «этот старый образчик бабушкиного рукоделья», всего лишь отшлепали и отругали; ведь бедным людям и в голову не придет поднимать из-за подобной пропажи, как тут выражаются, «шум-гам» или обращаться в полицию. Но то было лишь предположение; кому принадлежало панно и как оно очутилось в столь неожиданном месте, как берег канала, осталось загадкой.

Почтовое отделение закрывалось для публики в восемь часов вечера, но ежегодно в конце лета несколько субботних вечеров Лора оставалась в конторе до половины десятого. Она сидела за закрытыми дверями, читала или вязала, а заслышав на улице шаги, открывала дверь одному или нескольким диковатого вида взъерошенным бородачам с загорелыми лицами и в одежде странного покроя – не заправленных в штаны пестрых рубахах. То были ирландские батраки, приезжавшие в Англию помогать на жатве. Эти усердные трудяги работали сдельно и не могли позволить себе отлучаться с поля в светлое время дня. Им надо было отправлять часть жалованья женам и детям в Ирландию, а к тому времени, когда они завершали работу, все почтовые отделения уже закрывались, по воскресеньям же почтовые переводы не принимали, и, чтобы помочь беднягам преодолеть это затруднение, мисс Лэйн на протяжении ряда лет продавала им почтовые ордера[38] тайно, после официального закрытия почты. Теперь же она поручила продажу Лоре.

Лора привыкла к ирландским сборщикам урожая с детства. Однажды кто-то из ларк-райзских соседей попытался припугнуть ее, когда она капризничала:

– Вот отдам тебя этим ирландским проходимцам, поглядишь тогда!

И хотя этой угрозы девочка страшилась только в раннем детстве (кто же будет бояться людей, которые никому не причиняли вреда, разве что досаждали тем, что чересчур много болтали, а трудились при этом усерднее и зарабатывали куда больше местных), они оставались для нее иноземными чужаками, прибывали в ее края вместе с первыми ласточками, а затем уезжали за море, в страну под названием Ирландия, где люди мечтают о гомруле, восклицают «Begorra!»[39], бахвалятся и питаются исключительно картофелем.

Теперь она знала по именам и ирландских работников – мистера Маккарти, Тима Дулана, Джеймса-большого и Джеймса-маленького, Кевина и Патрика, и всех остальных сборщиков урожая в округе. По мере распространения информации об отзывчивой почтмейстерше из Кэндлфорд-Грина, которая разрешает отправлять переводы домой после окончания рабочей недели, на почту стало являться все больше народу из других мест. К тому времени, как Лора покинула село, эту любезную услугу приходилось оказывать уже и по воскресным утрам, а мисс Лэйн изо всех сил пыталась ожесточиться и изобрести какой-нибудь повод не предоставлять льготу, сделавшуюся серьезной дополнительной нагрузкой.

В то время, о котором идет речь, в субботние вечера подобных клиентов являлось около дюжины. Из мужчин постарше писать никто не умел, и когда Лора впервые познакомилась с ними, они отправляли своим женам в Ирландию письма, написанные за них кем-нибудь из более молодых сотоварищей. Но вскоре эти неграмотные батраки стали украдкой приходить к ней поодиночке.

– Будьте ангелом, миленькая мисс, черкните за меня пару слов на этом вот листке бумаги, а? – шепотом просили они, и Лора писала под их диктовку следующие письма:

«Дорогая женушка, благодарение Господу, Пресвятой Богоматери и святым, ныне я пребываю в добром здравии, работы уйма, и денег будет столько, что будущую зиму с Божьей помощью проживем лучше, чем давешнюю…»

Далее, после расспросов о «здоровьице» самой супруги, детей, престарелых отца и матери, дядюшки Дулана, кузины Бриджит и поименно каждого из соседей, как бы между прочим упоминалась истинная причина написания письма. Жена получала распоряжение либо «рассчитаться в лавке», либо продать такую-то вещь, запросив такую-то цену, либо не забыть «отложить немного в чулок», но при этом ни в чем себе не отказывать, и если желание отправителя письма будет выполнено, она может жить как королева, а он останется ее любящим мужем.

Девочка замечала, что, диктуя послания, эти мужчины не делали долгих пауз, обычных для Лориных пожилых соотечественников, за которых она тоже иногда писала письма. Ирландец сразу подбирал нужные слова и использовал яркие, эмоциональные фразы, звучавшие как поэзия. Какому англичанину его класса пришло бы в голову выражать пожелание, чтобы его жена жила как королева? Самым ласковым выражением, которое можно было найти в их письмах, было «береги себя». Да и манеры у ирландца были получше, чем у англичанина. Оказываясь в помещении, он тотчас снимал шляпу, чаще говорил «пожалуйста», точнее «пожалста», и не скупился на изъявления благодарности за любую небольшую услугу. Мужчины помоложе были не прочь полюбезничать, но это выходило у них столь очаровательно, что никого не оскорбляло.

Часто по соседству останавливались цыгане, располагаясь табором на определенных местах в придорожных ложбинах. Места эти по многу недель бывали безмолвными и пустынными, и только черные пепелища указывали на то, что здесь когда-то были костры, да на кустах развевались пестрые обрывки ткани. И вот однажды, ближе к вечеру, там появлялись люди, ставили шатры, разжигали костры, распрягали и пускали пастись лошадей; мужчины с ищейками, следовавшими за ними по пятам, осматривали живые изгороди (в поисках отнюдь не кроликов, о нет, всего лишь хорошей ясеневой палки, чтобы погонять ею своего старого пони), а женщины и дети, собравшись вокруг котлов, кричали, препирались и звали мужчин на языке, отличном от того, который использовали для деловых целей у дверей коттеджей.

– Те, давешние цыгане снова вернулись, – говорили жители Кэндлфорд-Грина, завидев голубой дым, стелющийся над верхушками деревьев. – Пора их гнать отсюда взашей, этих немытых прохвостов. Наш бедняк только взглянет на кролика, и мигом очутится в каталажке, а у цыган котлы никогда не пустуют. Болтают, будто они едят ежей! Ежей! Ха-ха! Ежей с пушистой шкуркой!

Лоре цыгане нравились, хотя иногда ей хотелось, чтобы они не вваливались