бы сознание, архетипический разум автономно взял на себя задачу прогнозирования. Архетипы могут действовать по собственной инициативе и обладают собственной специфической энергией, позволяющей им не только интерпретировать ситуацию (в присущем им стиле), но и вмешиваться в нее со своими собственными позывами и мыслеформами. В этом отношении они функционируют как комплексы, которые в повседневной жизни также пользуются определенной автономией. Они появляются и исчезают, когда им заблагорассудится, и часто вступают в конфликт с сознательными намерениями.

547 Ощутить специфическую энергию архетипов можно благодаря сопровождающему их особому чувству нуминозности – они словно очаровывают, завораживают. То же характерно и для личностных комплексов, поведение которых можно сравнить с той ролью, которую играли архетипические représentations collectives в общественной жизни во все времена. И личностные комплексы, и социальные комплексы архетипического характера имеют свою индивидуальную историю. Но если личностные комплексы могут породить лишь личные предубеждения, архетипы создают мифы, религии и философские идеи, которые влияют и накладывают свой отпечаток на целые народы и эпохи. Точно так же, как продукты личностных комплексов могут рассматриваться как компенсации однобоких или ошибочных установок сознания, так и мифы религиозного толка могут быть интерпретированы как своего рода духовная терапия от страданий человечества, включая голод, войну, болезни, старость и смерть.

548 Повсеместно распространенный миф о герое, например, изображает могучего человека или богочеловека, который побеждает зло в виде драконов, змей, чудовищ, врагов и демонов и спасает свой народ от разрушений и гибели. Повествование или ритуальное повторение священных текстов и церемоний, а также поклонение такой фигуре посредством танцев, музыки, гимнов, молитв и жертвоприношений вызывает у участников нуминозные эмоции и способствует отождествлению с героем. Если посмотреть на такую ситуацию глазами верующего, можно понять, как обычный человек, будучи захвачен происходящим, освобождается от бремени своего бессилия и невзгод и возвышается почти до сверхчеловеческого статуса – по крайней мере на некоторое время. Достаточно часто подобное убеждение поддерживает его в течение длительного периода. Посвящение такого рода производит неизгладимое впечатление и может даже создать установку, которая определяет форму и стиль жизни целого общества. В качестве примера я бы привел элевсинские мистерии, которые были окончательно запрещены в начале седьмого века. Вместе с Дельфийским оракулом они составляли сущность и дух Древней Греции. Христианская эпоха обязана своим названием и значением другой античной мистерии – тайне богочеловека, уходящей своими корнями в древнеегипетский архетипический миф об Осирисе-Горе.

549 В наши дни бытует ошибочное мнение, будто когда-то, в смутное доисторическое время, основные мифологические идеи были «изобретены» мудрым старым философом или пророком. Впоследствии в них «поверили» доверчивые и простодушные люди, хотя истории, рассказываемые стремящимися к власти жрецами, на самом деле представляли собой вовсе не «истину», а попытки выдать желаемое за действительное. Латинский глагол invenire («изобретать») имеет двоякое значение: случайно «натыкаться» на что-то и находить что-то в результате целенаправленных поисков. Второе значение предполагает элемент предвидения или слабого предчувствия того, что хотят найти.

550 Когда мы анализируем странные идеи в снах маленькой девочки, кажется маловероятным, что она сама искала их: в противном случае они бы не вызвали у нее удивления. Скорее, они приходили к ней как необычные и неожиданные истории, которые казались достаточно интересными, чтобы преподнести их отцу в качестве рождественского подарка. Тем самым она перенесла их в сферу нашей еще живой христианской тайны, рождения нашего Господа, вместе с тайной вечнозеленого дерева, несущего новорожденный Свет. Хотя существует множество исторических свидетельств символической связи между Христом и символом дерева, родители девочки едва ли сумели бы объяснить, зачем они украшают дерево горящими свечами на Рождество Христово. «О, это просто рождественский обычай!» – сказали бы они. Более или менее обстоятельный ответ на этот вопрос потребовал бы целой диссертации о древней символике умирающего бога на Ближнем Востоке и ее связи с культом Великой Матери, символом которой является дерево, а ведь это только один из аспектов данной сложнейшей проблемы.

551 Чем глубже мы погружаемся в истоки représentation collective, или, говоря церковным языком, догмы, тем больше мы обнаруживаем кажущуюся безграничной паутину архетипических образов, которые до Нового времени никогда не были объектом сознательного размышления. Таким образом, как это ни парадоксально, мы знаем о мифологическом символизме больше, чем все предшествующие поколения. Дело в том, что в прежние времена люди скорее жили своими символами, чем задумывались над ними. Я проиллюстрирую это на примере дикарей, обитающих на горе Элгон в Восточной Африке. Каждое утро на рассвете они выходят из своих хижин и, подышав или плюнув себе в ладони, простирают их первым лучам солнца, будто предлагая свое дыхание или слюну восходящему богу – мунгу. (Это суахилийское слово происходит от полинезийского корня, эквивалентного мане или мулунгу, означающим «силу» необычайной действенности, всепроникающую сущность, которую мы бы назвали божественной. Таким образом, мунгу является местным подобием Аллаха или Господа.) Когда я спросил их, что они подразумевают под этим ритуалом и зачем они его совершают, они растерялись. «Мы всегда это делали, – сказали мне. – Это всегда делалось при восходе солнца». Очевидный вывод, что солнце – это мунгу, вызвал у них смех. Солнце не мунгу, когда оно находится над горизонтом; мунгу – сам момент восхода.

552 То, что они делали, было очевидно для меня, но не для них. Они никогда не размышляли о том, что делают, и, следовательно, не могли объяснить свои действия. Они просто повторяли то, что «всегда» делали на восходе солнца – без сомнения, с определенной эмоцией и ни в коем случае не механически, потому что они жили этим, а мы размышляем об этом. Я знал, что они предлагают мунгу свои души, потому что дыхание (жизни) и слюна обозначают «субстанцию души». Дыхание или плевок передают «магический» эффект – так, например, Иисус вылечил незрячего, поплевав ему на глаза, а сын стремится уловить последний вздох умирающего отца, дабы принять в себя его душу. Крайне маловероятно, что эти первобытные люди когда-либо, даже в далеком прошлом, знали о значении этой церемонии нечто большее. Напротив, их предки, по всей видимости, знали еще меньше: они были более бессознательны и еще меньше думали о своих поступках.

553 Фауст метко говорит: «Im Anfang war die Tat» («В начале было дело»). Дела никогда не изобретались; их совершали. С другой стороны, мысли – это относительно позднее открытие; их искали и нашли. Но все же неотраженная жизнь существовала задолго до человека; она не была изобретена, но в ней человек нашел себя «задним числом». Сначала его побуждали к поступкам