Многим в те годы вернули свободу и доброе имя, но Солженицын помнил о тех, кому повезло меньше. Он знал место на подъезде к рязанскому вокзалу, где вагоны с заключенными отцепляли от обычных поездов. Читая лекцию по физике в местной исправительной колонии, он невольно думал о тех, кто после его выступления вернется в камеры.

За свою свободную жизнь Александр написал несколько коротких рассказов и миниатюр. Пробовал сочинить пьесу об изменении личности. Трижды пересматривал и редактировал роман «В круге первом» о годах, проведенных в научно-исследовательской «шарашке». Солженицыну страстно хотелось печататься, и в его арсенале имелась одна история о трудовом лагере, которая как будто прекрасно подходила для дебюта. Те, кто ее читал, говорили, что это лучшее произведение Александра; один друг даже заплакал. А другой, по слухам, сказал Солженицыну, что в мире есть три атомные бомбы: «Первая у Кеннеди, вторая у Хрущева, а третья у тебя».

Повесть, которая так тронула друзей Солженицына, называлась непритязательно: «Щ-854», по арестантскому номеру героя – Ивана Денисовича Шухова. В ней Солженицын всего-навсего пересказал события одного дня, прожитого человеком в трудовом лагере. Ивана Денисовича минуют самые страшные ситуации лагерной жизни – его не пытают, не насилуют и не казнят. Однако тем сильнее впечатление от обыденной жестокости лагерного существования. Вникая в сложные стратегии, необходимые, чтобы благополучно пережить день от подъема до ужина, читатель приходит к осознанию духовной силы Ивана Денисовича, способного не только существовать, но и оставаться человеком.

Будучи недавно реабилитированным, никому не известным сочинителем, Солженицын мог свободно писать в стол. Хотя свободно тут не самое подходящее слово. Закончив и переписав начисто очередную вещь, Александр спешил ее спрятать. Оставшиеся черновики надлежало собрать и, когда все соседи уснут, страницу за страницей сжечь на коммунальной кухне.

Отправить в редакцию подобное означало открыто занять определенную гражданскую позицию. И если бы эта позиция не понравилась советскому руководству, оно могло сразу поставить крест на литературной карьере автора.

В 1958 году Солженицыну пришла идея масштабного произведения о советской системе трудовых лагерей – обобщения собственного опыта и того, что пережили другие. Если повесть об одном заключенном окажется отвергнута, под угрозой может оказаться куда более фундаментальный замысел. Солженицын не знал, что лагерная тема уже какое-то время занимала интеллигенцию; однако публикациями в советской печати даже не пахло. Не кривил ли душой Твардовский на XXII съезде КПСС – готовы ли советские читатели услышать правду о страданиях русского народа?

Еще раз переговорив с друзьями в Москве, Солженицын решил, что время пришло. Ему было сорок два года, скоро должно было исполниться сорок три. Жена бывшего сокамерника согласилась отнести «Ивана Денисовича» в новомирский кабинет Твардовского. Это было первое произведение, которое Солженицын выпустил в свет.

7

Вопрос, опубликуют ли его новую вещь, для Набокова после «Лолиты» не стоял. В Putnam’s только и дожидались, когда он закончит «Бледный огонь»; за пять месяцев его рукопись вычитали и напечатали.

Когда книга вышла, Эдмунду Уилсону не нашлось, что сказать, зато Мэри Маккарти на страницах New Republic назвала ее «одним из величайших произведений искусства этого века». Впрочем, не все разделяли ее восторг. Критик Дуайт Макдоналд, например, в журнале Partisan Review объявил «Бледный огонь» «самым неудобочитаемым романом, который попался мне в этом сезоне». И все же головоломная книга Набокова сумела зацепиться за последние места в списке бестселлеров, несмотря на непонятную структуру и обилие загадок. Как поэма и комментарий к ней могут быть романом? Кто рассказчик? Что такое Зембла? Чем так важны сокровища короны?

Ученые, поклонники и собратья по перу пытались найти и взломать секретные коды книги. Что если это поэт выдумал бывшего короля – или бывший король выдумал поэта? Автор поощрял пытливых читателей в их изысканиях, скромно заметив в интервью New York Gerald Tribune, что в романе «множество изюминок, и я не теряю надежды, что кто-нибудь их найдет».

Коль скоро Набоков хотел, чтобы читатели докопались до скрытых смыслов «Бледного огня», он не считал для себя зазорным время от времени давать кое-какие подсказки. В том же интервью он сообщил, что рассказчик Чарльз Кинбот на самом деле не король и не бывший король Земблы, а просто сумасшедший. Более того, он совершает самоубийство – в возрасте сорока четырех лет, как может подсчитать внимательный читатель, – не дописав последнюю статью в Указателе о Зембле.

Видимо, чтобы усложнить задачу толкователям, Набоков крепко привязал свою фантастическую историю к реальному миру. Помимо аллюзий на ядерные испытания и упоминаний холодной войны, он отвел видную роль газете The New York Times, посвятив полторы страницы пересказу статей, в которых время от времени упоминается Зембла. Это реальные статьи, взятые из выпусков за июль 1959 года, но, как и все остальное, к чему прикасается Кинбот, новости искажены и трансформированы его одержимостью потерянной родиной. Кинбот воображает, что земблянские дети поют песни в рамках международного молодежного обмена, и вставляет Земблу в сообщение о том, что Хрущев отменяет свой визит в Скандинавию.

Если в романе упомянутая газета служит источником новостей о Зембле, то реальные публикации The New York Times тех лет о Новой Земле проливают на загадочную страну дополнительный свет. В 1955-м, всего за два года до того, как в бумагах Набокова появились первые наброски «Бледного огня», арктические острова упомянул в своей статье американец по имени Джон Нобл.

Нобл вместе с семьей пережил Вторую мировую войну в Германии. Когда советские войска заняли страну, Нобла отправили в Бухенвальд (который находился под их контролем), а потом – за четыре тысячи километров, в Воркуту. За полярным кругом Нобл добывал уголь вместе с тысячами других заключенных, а позднее принял участие в арестантском бунте.

Добывать уголь в Арктике – не самая завидная участь, но узники Воркуты знали, что бывает и хуже. Больше всего они боялись того, что Нобл называл последним путем злостных нарушителей: высылки на Новую Землю, откуда «не возвращаются». Рассказы Нобла о Воркуте публиковались в трех номерах The New York Times, а впоследствии из них получилась книга «Я был рабом в России» (I was a Slave in Russia), ставшая в том году американским бестселлером.

Однако газета затрагивала позабытую историю архипелага задолго до того, как Нобл попал в лагеря. В начале 1941 года остро нуждавшаяся в подкреплении русская армия обратилась за помощью к польской. The New York Times освещала спорные моменты, мешавшие Советам и Польше подписать договор. Первым камнем преткновения были десятки тысяч пропавших польских офицеров (массовое захоронение которых впоследствии нашли в Катынском лесу), а вторым – слухи о том, что польских заключенных в ужасных условиях депортируют в трудовые лагеря на «пустынном и заброшенном острове Новая Земля».