магия, не говоря уже о жизненных целях, моральных императивах и личных приоритетах. И он за прошедшее время как-то привык к своему подопечному, и даже более того, его опека над мальчиком Гарри явно не носила меркантильного характера, в любом смысле этого слова. Эрвин не искал в дружбе с Поттером выгоды. Он просто о нем заботился.

Не менее интересно обстояли дела с его отношением к Беллатрикс. Если отбросить всякие глупости, — типа, «как это невовремя» и «она же маленькая», — то получалось, что он ее любит именно так, как взрослый мужчина может любить взрослую женщину. Любит и хочет, и, вероятно, добьется, если не будет тупить и тормозить, задаваясь несвоевременными вопросами типа, «а не педофил ли я часом»?

«Не педофил ты Эрвин, а мудак, — сказал он себе с той циничной откровенностью, с которой можно говорить только с самим собой. — Гребанный русский интеллигент с руками по локоть в крови!»

Самое любопытное, что у Эрвина нашлось время, — и место, — на обдумывание всех этих вопросов. И не только, потому что никто из больничного крыла расходиться не желал, устроив дискуссию с угрозами и оскорблениями прямо в кабинете мадам Помфри, а потому что участвовать в склоке Эрвин не мог, даже если бы захотел. Возрастом не вышел. Поэтому они с Беллой устроились в одном из «отнорков» длинного зала, в котором размещалось больничное крыло, огородились ширмами и делали домашнее задание. Писали эссе, помогая друг другу, комментировали параграфы из учебника по Защите и аккуратно тренировали трансфигурационные пасы. Аккуратно — это значит без «спецэффектов», без грома и молний, и прочей пиротехники. А само колдовство, пусть оно и не приветствовалось без присмотра старших, засечь никто не мог. Так и сидели, пока не ожил Мальчик-Который-Выжил. Очнулся он то ли, потому что время пришло, то ли, потому что целитель из Мунго поспособствовал, но, в любом случае, его возвращение автоматически прекратило бурные дебаты, имевшие место в кабинете мадам Помфри, и положили начало новой фазе конфликта.

Судя по кислому выражению лица директора, Дамблдор очень сильно рассчитывал на то, что Поттер или помрет, или забудет, что и кем было сказано в кабинете директора. Но не срослось. Поттер снова выжил и, как только очнулся и понял, где он находится и почему, попросту рассвирепел и, разумеется, заговорил. Эрвин, подглядывавший за происходящим в щель между ширмами, должен был не без гордости признать, что его старания не пропали даром. Поттер вел себя совсем не так, как можно было бы ожидать от затюканного родственниками-маглами одиннадцатилетнего мальчика. Правда, был несколько излишне возбужден, но тут следовало принимать в расчет его возраст и нынешние весьма проблемные обстоятельства. Так что Эрвин простил другу его неуместную горячность и постоянное перескакивание с темы на тему, узнав из его дерганного и ни разу не плавного рассказа, что Дамблдор попытался дезавуировать «все измышления мистера Поттера о его героических родителях». Поттер говорил о том, что знал, ссылаясь на дневники матери и завещание деда. Дамблдор небрежно отмахивался от его «поспешных суждений», «детских фантазий» и «ошибочного понимания юридических текстов». И чем дольше длился их разговор, тем больше Поттер выходил из себя. Скорее всего, именно этого и добивался директор. Интервенция в сознание находящегося на грани истерики ребенка должна была пройти легче, чем вторжение в спокойный разум. Но Дамблдор не учел наличие блокиратора в крови Гарри и, опознав серьгу, как артефакт, не определил мощность этого щита. Сейчас же он активно пытался запутать ребенка и выдать рассказ Поттера за «поток нездорового сознания». Тем более удивительно, что Гарри сумел взять себя в руки. Он замолчал. Посидел, успокаивая дыхание, а потом сделал свое самое сильное заявление.

— Если Блэк не мой отец, я хочу видеть доказательство этому. Его отцовство было определено чарами и зельем Родства крови. Это факт. Предъявите свой факт, господин директор, потому что ваши утверждения голословны.

— Мальчик мой… — попробовал перебить его директор, но Поттер не поддался.

— Все слова уже сказаны, — сказал он. — Я хочу видеть факты. И еще одно. Если Блэк виновен, докажите мне это. Я хочу видеть следственное дело и стенограмму суда над ним. Пока вы мне их не продемонстрируете, я буду считать, что вы лжете.

— Тебе нельзя читать эти документы…

— Слова, — пренебрежительно усмехнулся мальчик. — А я требую фактов!

К сожалению, это было единственное, что он мог требовать, и единственное, в чем его могли поддержать Попечительский Совет и Департамент Магического правопорядка. А в остальном… Бодался теленок с дубом. Это как раз о Поттере, Бойде и всех, всех, всех. Дамблдор скала, а все их усилия всего лишь волны, накатывающие на эту скалу. Так что ничем особенным случившийся кризис не разрешился, разве что Визенгамоту и Министерству пришлось дать ход делу Блэка-Поттера, и ржавые колеса магического делопроизводства со скрипом и скрежетом пришли наконец в движение.

* * *

За всеми делами неожиданно закончился первый учебный год в Хогвартсе, и Эрвин вернулся в замок Килморс. Бабушка была ему рада, соседи тоже, но он быстро догадался, что соседей он интересует исключительно с матримониальной точки зрения. Судите сами, высокий, — а за год он дотянулся уже до метра шестидесяти семи, — крепкий блондин с глазами цвета индиго. Правильные черты лица и титул прилагаются. И вот вам портрет качественного жениха для чей-то дочки, внучки, сестры или племянницы. А то, что парню еще даже двенадцати не исполнилось, никого не интересует. Выглядит-то он на все пятнадцать. Во всяком случае, по росту и весу, по сформированности лица легко подходит под стандартные требования. Однако жениться Эрвин не хотел. Только если на Белле, но кто ж ему позволит? А пока суд да дело, у него было чем заняться и помимо юных дев. То есть, юные девы несколько иного пошиба его вниманием обделены не были, — и речь не только о шлюхах, — но эти девушки ничего, кроме веселой компании, щедрости и удовольствия в постели от него не ждали и много времени не отнимали. Познакомились в клубе, потанцевали, выпили… Пообжимались в темном углу, курнули травку и, если все путем, то провели ночь к взаимному удовольствию. И все, собственно. Никакой особой романтики и долгоиграющих планов. Тем более, без обязательств.

Поэтому у Эрвина оставалось достаточно досуга для самосовершенствования. Удалось нанять на летние месяцы приличного тренера по боевым искусствам, служившего прежде инструктором в САС[1], и отставного израильского аврора, взявшегося натаскать Эрвина в местной боевой магии. Эти занятия отнимали у него по шесть часов пять раз в неделю, так что