Сияющая керамика ванной комнаты сменяется его встревоженным лицом.

— Что? — Обхватываю себя руками, будто замерзла.

Мне действительно немного не по себе.

— Я чего хотел… это… — Он садится обратно на диван и хмурится, подбирая слова. — Поговорить с тобой.

— О чем? — Приподнимаю бровь.

Брат вздыхает.

— Ты как там, вообще?

Вот это новости.

— Я? — Переспрашиваю.

Вдруг парень ошибся. Вдруг хотел спросить о своей гитаре или пепельнице на крыше.

Он смотрит на меня таким взглядом, будто хочет просверлить дырку в моем лбу. Не могу понять, что такого в его взгляде, что примешивается к явному беспокойству. Нежность? Тепло? Ах, нет, кажется, это жалость — судя по тому, как виновато он поджимает губы.

— Ну, да. — Кивает Степа. — Как ты после всего… этого… держишься?

Непонимающе смотрю на него.

— Чего всего?

— Ну… я про Славу. — Морщится он.

Сглатываю и шумно выдыхаю.

Опускаю глаза на клавиатуру. Мне жутко стыдно. Не прошло и суток, как мой бывший нажаловался моему брату, что я веду себя как потаскуха. Как теперь себя вести? Чем оправдываться? Да и надо ли? Раз уж Степан не стал читать нотаций с первой минуты, то теперь вряд ли будет. Может, сказать ему все, как есть?

Поднимаю голову, и мы встречаемся взглядами. Осуждения в лице Стёпы не замечаю, поэтому с трудом выдавливаю:

— Слава… — Моргаю часто-часто, чтобы не позволить слезам пробраться на свое лицо. — Я так виновата… Он все рассказал тебе, да?

— Что «всё»? — Брат вытягивает шею и уставляется на меня, точно как мама. Та тоже постоянно так делает.

Похоже, мы играем в глухие телефончики.

— Мы говорили с ним вчера. — Всхлипываю. — Он так орал… оскорблял … Кто-то сказал ему про меня ужасные вещи, хотя я, кажется, знаю, кто, но это сейчас не важно. Ему наврали, будто я… — У меня ком в горле встает.

Не получается произнести того, что вчера было таким обидным, а сегодня, по сути, уже стало правдой, но при других обстоятельствах.

— Заяц, ты о чем? — Лицо Степы напрягается. — Я что-то не понял, этот урод сознался тебе во всем или нет?

— Что? — Я больше не отвожу глаз. — В чем сознался?

Сначала брат матерится, а потом начинает в недоумении качать головой.

— Славик сказал тебе, кто ему начистил рыло?

— Он… — Вспоминаю кровоподтеки на лице своего бывшего — Нет…

Степка чешет затылок:

— Вот же говнюк. Трусливый, подлый потаскун.

— Стёп, а что происходит? Ты можешь мне сказать? — Ерзаю на стуле. — Я ничего уже не понимаю.

— Слушай, ты только спокойно сейчас все выслушай, ладно? — Он проводит рукой по лицу. — Этот твой засранец сейчас находится в глубочайшей заднице. Родители этой, у кого он живет, Хуаниты…

— Бониты. — Подсказываю я, ощущая ледяное дыхание предательства у себя за спиной.

— Да! Бониты, Тереситы, какая разница! — Степа смотрит на меня, не мигая. — Короче, они вышвырнули его из дома за то, что застукали со своей дочерью. Сутки решали с организаторами программы, под замок его закрыть или отправить домой, потому что девчонке только позавчера восемнадцать лет исполнилось.

— У него большие проблемы теперь?

Он мотает головой.

— Повезло твоему хмыренку, заявление на него писать не стали. Так отмазался. Переехал в общежитие, скандал замяли.

С такой силой сжимаю кулаки, что у меня костяшки пальцев хрустят.

— Понятно.

— Прости, что я тебе все рассказываю, Зайк, но я ведь твой брат. — Градов кладет руку себе на грудь и стучит. — Только услышал об этом, сразу пошел к нему. Кастрировать хотел вот этими самыми руками. — Потрясает в воздухе здоровенной пятерней. — Пришел, гляжу: с одной стороны у него уже есть здоровенный фингал — батя-латинос, видать, ему всёк, ну и… — Степка пожимает плечами. — С другой стороны и я приложился тоже, не удержался.

— Стёп… — Качаю головой. — Тебя же могут выгнать за это.

— Ты же моя сестра! — Вспыхивает он.

— Градов, ты обещал не распускать руки. — Вздыхаю. — Мне обещал!

— Слушай, мать. Я уже сказал этому придурку, чтобы он сам тебе во всем признался, иначе живого места на нем не оставлю, так у него ж духу не хватило. Да мне теперь еще больше хочется его отметелить, чем прежде.

— Не нужно. Руки только марать.

— Ты как, вообще, с таким *удаком связаться умудрилась? Месяц прошел, а он уже по бабам. — Степа беззвучно матерится, затем снова глядит на меня. — А я-то куда смотрел? Видел же, что он чмошник последний! И подпустил такого урода к своей сестре. Убью суку…

— Всё, хватит. — Прошу, пряча лицо в ладони.

Я ни чем не лучше.

Теперь понятно, почему Слава вчера так истерил, так психовал. Ждал, что я буду преданной собачкой дожидаться его дома, а сам развлекался да попался на горячем. Теперь его судьба находится в подвешенном состоянии, а девушка, то бишь я, ушла к другому.

Даже жалко его как-то, честное слово. А, главное, в душе, будто все выгорело. Представляю, что он трогал ту девчонку, что ласкал, как меня когда-то, что целовал ее… и ничего не ёкает. Ничто внутри не отзывается ни ревностью, ни болью.

— Зай, ты чего? — Голос Степы звенит беспокойно. — Наплюнь на этого придурка. Найдем мы тебе лучше мужика, обещаю. Нормального. Ты только не реви, ладно? Хочешь, приеду домой? Хочешь, вернусь?

— Не стоит. — Пищу.

— Да, и еще скажи, орал он на тебя? Я ж из него душу всю, на хрен, вытрясу.

— Не надо… — Прошу.

Поднимаю на него глаза.

«Степка мой любимый. Брат. Как же мне тебя не хватает».

Смотрю, как он сводит брови, не решаясь продолжить разговор, и придумываю, с чего бы начать свое признание.

— У меня все хорошо, Стёп. Все нормально, поверь. Даже замечательно. — Немного наклоняюсь вперед. — Я вчера сама рассталась со Славой, вот он и взбесился. Не ожидал от меня…

— Сама? — Голос брата скрипит, как несмазанная телега.

— Да. Просто…

— Чего? Ну, ты… вообще… — Вижу, как его глаза загораются.

— Все так переменилось. Я его больше не люблю. — Облизываю пересохшие губы. — С тех пор, как он уехал, я стала больше общаться с друзьями, а когда появился Джастин…

— О, Джа-а-астин, — с усмешкой тянет брат. — Этот парень дал тут всем шороху! Уже который день его выходки все домашние обсуждают.

— Да? — Ноющая боль сжимает все внутри. — А что такое?