Тихий снегопад висел между «Лилией» и Нивсёдером.

Снегирь рассеянно клевал сало, которое Эдит повесила за кухонным окном. Ванья только что закончила завтракать.

Она думала о своей биологической семье. Которая никогда не была ей настоящей семьей.

Мама Марит, умершая полгода назад, отдала ее, младенца, чужим людям, чтобы защитить от Эйстейна.

Эйстейн умер, проглотив коктейль, приправленный каким-то ядом.

Исаак и папа Хольгер мертвы.

Ища Ванью, Эдит пришла домой к Хольгеру и постучала в дверь. Но он не открыл.

Наверное, в тот момент Исаак как раз всаживал топор Хольгеру в голову.

Ее биологическая семья оказалась уничтоженной так же, как семья Айман. Как повезло, что они есть друг у друга! Айман обещала помочь Ванье больше разузнать о Марит.

Если какая-то родня есть в Норвегии, Ванье захочется повидать их.

Пол зашел на кухню. Налил себе чашку кофе, посмотрел на Ванью и сказал, что она молодчина.

Какое-то время они посидели молча. Потом Пол сказал:

– Прости.

Она улыбнулась ему, но ничего не сказала.

Вспомнила день после событий у моста Лильехольмсбрун.

Домой из больницы она приехала в воротнике-шине. Встала в дверном проеме, глядя, как Пол рьяно очищает барный шкаф. Взад-вперед между гостиной и кухонной раковиной. Каждый раз – с грудой бутылок.

С того дня он не пил. Зато закончил серию статей, Ванья помогала ему. И этим гордилась.

– Как шея? – спросил Пол.

– Почти совсем хорошо. – Ванья слегка похлопала по шее сбоку. Раны от веревки затягивались. Ванья подумала, что все висело на волоске.

Она выкарабкалась.

Она снова посмотрела в окно. Снегирь улетел, и снегопад стал реже. Она почти видела место, где была так близка к смерти.

Жестокий холод середины зимы, сухой, похожий на пудру снежок над озером Магелунген искрился и поблескивал в бледном солнечном свете.

Прежде чем выйти к машине, Иво посмотрел на термометр. Минус двадцать три градуса. Пока самый холодный день в этом году, почти по-норрландски агрессивный. Когда Иво счищал лед с лобового стекла, в носу засвербило, и щеки моментально потеряли чувствительность.

Иво посмотрел на озеро. Какие-то отважные лыжники, несмотря на мороз, двигались вперед, к серым трехэтажным домам Фарсты. Лыжники понятия не имели о нем, и он знал, что они живут без оглядки на его жизнь. Они думали о своем, он – о своем.

Он завел машину и включил печку, после чего задом выехал с гаражного места и медленно покатил в город. После первого бурана, налетевшего месяц назад, выпало еще снега, и в иные дни пробираться по нерасчищенным дорогам было опасно для жизни.

Выезжая на шоссе, он вспомнил, почему переехал сюда.

В паре километров располагалась Швеция в сжатом виде – с лесистыми горами, с полями и лугами. Он жил здесь уже почти два года и наслаждался гармонией.

Налево – гольф-клуб Огеста; на одной из заснеженных лужаек он заметил пару косуль.

Иво проехал Ларсбоду и свернул на Нюнэвэген.

Фарста, Хёкарэнген, Шёндаль. Пытась думать о чем-нибудь другом, он включил радио.

Слушая мрачные сообщения о жертвах рождественского транспортного потока, он смотрел на лесопарк справа.

Темные, отягощенные снегом деревья между прямыми прогулочными дорожками. Группа парковых рабочих посыпала дорожки песком.

И вот открылся пейзаж – поле с белыми холмами.

Молодые деревца на фоне бледного неба – и крест из черного камня, отполированный до блеска.

Иво Андрич сидел на скамейке в левом ряду.

Капелла Святого Креста на кладбище Скуг была полна народа; преобладали белые рубашки и синие фуражки полицейских.

После церемонии в капелле прах Йенса Хуртига должны были перевезти на север, в Квиккъёкк, и развеять над озером Миртекъяуре.

Иво отметил, что у Хуртига вряд ли было много друзей за пределами полицейского круга. В самом первом ряду, где сидели родственники, склонили головы двенадцать человек, из которых двое были родителями Хуртига.

Теперь у них совсем не осталось детей.

Иво знал, каково это. Он потерял обоих своих детей во время войны в Боснии. С тех пор он не верил ни в каких богов.

Никто ничего не говорил, только тихий, монотонный звук чьего-то плача, прерываемый шорохом ботинок по полу.

Когда зазвучал орган, Иво тоже заплакал.

Он сразу узнал фортепиано Яна Юханссона. «Утанмюра».

Мелодия звучала, как сама Швеция.

Гроб внесли шестеро полицейских в форме. Впереди шли Деннис Биллинг и Жанетт Чильберг. Глаза у Жанетт были красными и блестели. За ней шли Шварц с Олундом; оба плакали.

Вдоль сидений почетный караул. Шведский флаг, флаг ООН, полицейский штандарт. Утром гроб в сопровождении эскорта мотоциклистов доставили из Соллентуны, где Йенс Хуртиг выполнял свое последнее задание.

Церемония была гражданской, и Иво подумал, что неконфессиональная поминальная служба выглядит более личной.

Нет бога, к которому можно взывать. В центре – скончавшийся. Погребение атеиста обнажено, на нем меньше покровов, и оно бесконечно печальнее.

Иво думал о Хуртиге. Распорядитель рассказал о его детстве, интересах и личных чертах, а в остальном Иво встречал его лишь в обстоятельствах, говорящих о смерти.

Трудно узнать человека при таких условиях.

Он посмотрел на Жанетт, которая теперь сидела через несколько рядов впереди него, и спросил себя, насколько хорошо она знала своего ближайшего коллегу. Вряд ли они общались вне службы, думал Иво, но он был уверен, что Жанетт очень любила Хуртига.

Такое заметно. Ее теплое к нему отношение было очевидно, когда они работали вместе, Иво видел его и сейчас.

Справа от Жанетт сидела Айман Черникова – в белом покрывале.

Она знала Исаака Свэрда. Он тоже умер. Скончался в машине «скорой помощи», а его брат в это время умирал от отравления.

Безумие на двоих, подумал Иво.

В том же ряду сидела и Ванья. Девочка, которая в течение суток потеряла отца и обоих братьев. По обе стороны от нее сидели приемные родители, Эдит и Пол.

В церкви стало тихо, когда объявили, что коллега Йенса Хуртига хочет исполнить известную песню.

Посеревший сержант Шварц поднялся со скамьи и встал в центральном проходе. На нем висел аккордеон. Шварц глубоко вздохнул и заиграл.

«Псалом Боэву» Ларса Хольмера. И под ломкие звуки, вылетавшие из-под пальцев грубоватого полицейского, скорбящие погрузились в глубочайший минор.