– Простите, он не имел морального права наказывать. Представьте: завтра все кому не лень будут наказывать обидчиков… Вам не страшно?

– А за что нас наказали? Вы мне ответите? Я даже не беру в расчет концлагерь, то война была, у нее собственные правила. А после войны за что?

– Понимаю, в вас боль и обида за перенесенные страдания говорят…

– Только не надо пышных фраз! – покривился Софрон Леонидович. – Я их наслушался за свою жизнь. Хорошо, я попробую настроить вас несколько иначе по отношению к Никите. Не все так просто, как вам видится. Боль… Что вы о ней знаете? Не перебивайте, я предвижу вашу следующую фразу, лучше слушайте, а там… как хотите, думайте. Когда нас пронесло после расстрела Хижняка, то есть мы не попали под подозрения, Никита уехал на Север, оттуда писал письма. Это были великолепные, полные метафор письма… Вы, простите, знаете, что такое метафора?

Щукин оскорбился до глубины души, но, как человек воспитанный и прощающий старшему поколению бестактность, сострил:

– Немного с ней знаком.

– Прекрасно! – не уловил юмора Софрон Леонидович, поэтому остался доволен. – Он писал о великолепии Севера, о белых просторах, о том, что чувствует себя там свободным. И так увлек меня, что я выразил желание посмотреть Север своими глазами, поехал к нему. И не узнал Никиту. Представьте: Север его согрел. Люди подобрались в том краю замечательные, чуткие, добрые, жизнерадостные. Прошли годы. Мы никогда не видели южного моря, да что там, много чего не видели, хотелось посмотреть. Отпуск решили провести у моря. И надо же было нам заехать сюда! Сначала Никита рвался к Кузьме, и мы побыли у него недолго. Но вскоре Никита впал в тоску – воспоминания на него действовали удручающе. В этот город мы приехали автобусом, отсюда много шло поездов к Черному морю. Тут на Никиту нахлынула ностальгия…

– А я ведь помню город. Давай погуляем немного? Я хочу посмотреть на дом, где мы жили с родителями. У меня был замечательный отец, я его хорошо помню. И маму. Правда, лица стерлись… ни одной черты не вижу. Странно, я их представляю в целом, но без лиц. Мама заставляла меня играть на пианино, а я терпеть не мог музыку… и Чайковского! Сейчас слушаю с удовольствием, а тогда… ненавидел. Отца арестовали, и вскоре нас выселили. Тоже отлично помню холод, дождь и прямую спину мамы, она на чемодане сидела. Нас взял к себе друг отца, неплохой мужик… его я подзабыл. Еще у нас была нянька Дарья, а раньше домработница… как же ее… Василиса! Я, если попаду в тот двор, обязательно вспомню, где они жили… Только название улицы забыл. Как же быть? Буба, давай задержимся здесь еще на денек? Отпуск большой.

Буба и Никита блуждали по городу, но дом не находили. Все изменилось. Это был уже шестьдесят первый год, город отстроили, развалюхи в центральной части почти все снесли, на их местах воздвигли многоэтажные дома. И только по некоторым старым особнякам Никита узнавал места, где бегал мальчишкой. Он отыскал детский дом, который не изменился ни внешне, ни содержанием – там жили сироты, стоял долго у ворот, рассказывая Бубе, как они с Кузьмой пополняли желудок воровством. Наступил вечер. С трудом, потому что мест не было и пришлось дать взятку, поселились в гостинице. Буба проснулся утром, а Никиты уже не было в номере.

Огарев обратился в справку…

– Видите ли, мне нужен дом, где до войны жили военные. Он построен, если не ошибаюсь, в тридцать восьмом году.

– Думаете, этих данных достаточно? – вытаращилась девушка.

– Извините, – смешался Никита и отошел.

Но желание найти дом было навязчиво-маниакальным, словно от этого зависело его дальнейшее будущее. Напрягая память, по сохранившимся признакам он вычислял, где стоял дом. И нашел его! Никита остановился посреди двора, наблюдая за жильцами, выходившими и входившими в подъезд. Зайти и попроситься посмотреть квартиру было неудобно. Оказывается, он помнил столько незначительных событий из своего детства, которые согревали душу, поэтому улыбался. Сбоку услышал возню, повернул голову – женщина закрывала входную дверь, ведущую в полуподвальное помещение ветхого строения. Никита подошел к ней:

– Извините, здесь до войны жили две девушки – Даша и Василиса. Вы не знаете, что с ними стало?

На него с изумлением смотрела женщина безобразного вида.

– Ну, я Василиса…

– Василиса?! – ахнул Никита, и обезображенное лицо женщины уже не казалось ему уродливым. – А я Никита. Огарев. Не помните?

– О-о-ой! – схватилась она за щеки ладонями. – Никита?! Не может быть! Да как же это… Неужто ты тот малец? А какой красивый стал… точно полковник Огарев. Заходи!

– Вы же торопились… – стал отказываться он.

– Не, никуда не торопилась. Заходи. У меня, правда, не прибрано… Вот уж не думала когда-нибудь тебя увидеть! Заходи, садись, говорить будем.

Она села напротив Никиты у стола, подперла кулаком подбородок и прослезилась, а он рассматривал убранство комнаты – убогой, неопрятной, но его нисколько не коробило это, он радовался, будто по лотерейному билету выиграл дорогую вещь. Потом долго смотрел на Василису… И с чего взял, что она была красавица?

– Не узнаешь, – догадалась Василиса.

– Нет, – признался он.

– Да разве ж я тогда такая была? А ты вовсе мальцом был… Постой, а брат твой… Дениска… он где?

– Погиб, тетка Василиса.

– Иди ты! В войну?

– После.

– А не отметить ли нам свиданьице? Только у меня денег нету.

– Дело поправимое. – Никита достал деньги, отдал Василисе.

– Много.

– Ничего, тетка Василиса, что останется – твое будет.

– Я скоро… Надо же, Никитка! Огарев!

Она действительно обернулась скоро, за это время Никита нашел картошку, почистил и стал жарить ее на сковороде. Он ушел из гостиницы, даже чаю не выпив, а время за полдень, зверски проголодался. Василиса вроде как родня, поэтому хозяйничал у нее в доме свободно.

– Никогда бы не подумала, что ты картошку жарить научишься, – доставая водку и продукты из сумки, болтала вернувшаяся Василиса. – Ты ж к роскоши привык… – На это заявление Никита громко рассмеялся. – А что, нет, что ли? Вы вон как жили! А я до сих пор в подвале. Маманя умерла, а Дашка не стала подвал забирать.

– А я, тетка Василиса, удивляюсь: сколько в моей памяти осталось! Раньше вспоминал только отца, маму, Дениса… Но стоило сюда попасть, припомнил много чего хорошего. Кстати, где Даша и как она живет?

– Неплохо живет, – испортилось настроение у Василисы. – Как сыр в масле. А муж ейный знаешь кто? Фрол Пахомыч Самойлов. Мамаша твоя замуж за него вышла. Теперь вот Дашка его жена… Большой человек стал, не подступись к нему.

– Расскажите, тетка Василиса, о них, мне все хочется знать и увидеться с ними.

– Да погоди, вот сядем, выпьем, а там как пойдет.