– Ты хоть знаешь, сколько хлопот ты мне доставила? Как ты можешь быть настолько недоброжелательной ко мне?

– Извини, – шепчет она. Крупные слезы образуются в уголках ее глаз, и одна плюхается, словно капля дождя.

Мне хочется обнять ее, чтобы утешить, но я все еще злюсь.

– Все хорошо, – говорю я голосом, который далек от этого. Ничего бы этого не произошло, если бы она не разослала письма.

Китти вскакивает и бежит наверх. И я думаю, что она отправилась в свою комнату поплакать наедине с собой. Знаю, что должна сделать. Мне следует пойти и утешить ее, по-настоящему ее простить. Теперь моя очередь быть хорошим примером. Быть хорошей старшей сестрой.

Я собираюсь уже пойти наверх, когда она прибегает обратно на кухню. С моей коробкой из-под шляпы в руках.

Когда были только мы с Марго, мама покупала все в двух экземплярах: голубое для Марго и розовое для меня. Одеяла, чучела животных, пасхальные корзинки – все в двух разных цветах.

Все должно было быть по-честному. У нас должно было быть одинаковое количество морковных палочек или картофеля фри, или шариков, или ластиков в форме кексов. За исключением того, что я постоянно теряю свои резинки или слишком быстро съедаю морковные палочки, а потом выпрашиваю одну у Марго. Иногда мама заставляла ее поделиться, что (даже я понимала) было нечестно; Марго явно не должна была быть наказана за то, что слишком медленно ела или не следила за своим ластиком. После рождения Китти мама старалась покупать голубые, розовые и желтые вещи, но намного труднее найти одну и ту же вещицу в трех разных цветах. К тому же Китти была младше нас, так что нам не хотелось тех же игрушек, что и ей.

Коробка из-под шляпы, возможно, была единственным подарком от мамы, который был только для меня. Мне не нужно было делиться ею – она была моей и только моей.

Когда я открыла ее, то ожидала найти там шляпу, может быть, соломенную шляпку с мягкими и гибкими полями, или кепку мальчишки, доставляющего газеты, – но она была пуста.

– Это для твоих особенных вещей, – сказала она. – Ты можешь положить сюда самое ценное, самое любимое, самое сокровенное.

– Что, например? – спросила я.

– Все, что поместится внутрь. Все, что захочешь сохранить лишь для себя.

* * *

Маленький заостренный подбородок Китти дрожит, и она произносит:

– Мне очень жаль, Лара Джин.

Когда я вижу, как дрожит ее подбородок, то не могу больше злиться. Просто не могу даже чуть-чуть. Так что я подхожу к ней и крепко обнимаю.

– Все в порядке, – говорю я, и она от облегчения обмякает. – Ты можешь оставить коробку. Положи в нее все свои секреты.

Китти качает головой.

– Нет, она твоя. Мне она не нужна, – она пихает ее мне. – Я положила в нее кое-что для тебя.

Я открываю коробку, а там записки. Записки, записки и еще раз записки. Записки Питера. Записки Питера, которые я выбросила.

– Я нашла их, когда выбрасывала мусор, – произносит она. И поспешно добавляет: – Я прочла только парочку. И тогда оставила их, потому что поняла, что они могли быть важными.

Я прикасаюсь к той, которую Питер сложил в самолетик.

– Китти… ты же знаешь, что мы с Питером не будем снова вместе, верно?

Китти хватает миску с попкорном и говорит:

– Просто прочти их, – затем она идет в гостиную и включает телевизор.

Я закрываю коробку и забираю ее с собой наверх. В своей комнате я сажусь на пол и раскладываю их вокруг себя.

Большинство записок содержит просто что-то вроде: «Встретимся у твоего шкафчика после школы» и «Могу я одолжить твои вчерашние записи по химии?» Я нахожу одну с паутинкой с Хэллоуина, и она вызывает у меня улыбку. В другой говорится: «Можешь сегодня поехать домой на автобусе? Я хочу сделать Китти сюрприз и забрать ее из школы, чтобы она смогла продемонстрировать меня и мою машину своим друзьям». «Спасибо за поездку со мной на распродажу недвижимости в эти выходные. Ты сделала день веселым. Я твой должник». «Не забудь положить для меня корейский йогурт!» «Если ты сделаешь тупое клюквенное печенье из белого шоколада Джоша, а не мое с изюмом, то все кончено». Я расхохоталась. А потом одно я перечитываю снова и снова: «Ты сегодня прелестно выглядишь. Ты нравишься мне в голубом».

Я никогда раньше не получала любовного письма. Но таким образом, читая все эти записки одну за другой, складывается ощущение, будто я все же получила одно. Похоже на то… похоже на то, что всегда был только Питер. Как будто все, кто были до него, нужны лишь для того, чтобы подготовить меня к этому. Думаю, теперь я вижу разницу между «любить кого-то издалека» и «любить кого-то вблизи». Когда ты видишь их близко, то видишь их настоящих, но и они видят реального тебя. И Питер видит. Он видит меня, а я вижу его.

Любовь пугает: она меняется, может уйти. Это часть риска. Я не хочу больше бояться. Хочу быть смелой, как Марго. В конце концов, сейчас почти Новый год.

Ближе к полуночи я зову Китти, щенка и беру бенгальские огни. Мы надеваем теплые пальто, и я заставляю Китти надеть шапку.

– Должны ли мы надеть шапку на Джейми тоже? – спрашивает она меня.

– Ему она не нужна, – отвечаю я ей. – У него уже есть шубка.

На небе дюжина звезд, они похожи на далекие самоцветы. Нам так повезло жить возле гор. Ты ощущаешь себя ближе к звездам. К небесам.

Я для каждой из нас зажигаю бенгальские огни, и Китти начинает кружиться на снегу в танце, создавая огненное кольцо из своей свечи. Она пытается уговорить Джейми попрыгать через них, но тот не поддается. Все, что он хочет делать, – это писать по всему двору. Повезло, что у нас есть забор, а иначе он бы описал всю дорогу вниз по кварталу.

В спальне Джоша горит свет. Я вижу его в окне, когда он открывает его и кричит:

– Девочки Сонг!

Китти орет:

– Хочешь зажечь бенгальский огонек?

– Может быть, в следующем году, – отзывается Джош. Я поднимаю на него взгляд и машу своим огоньком. И он улыбается: такое чувство, что между нами все хорошо. Так или иначе, Джош будет в нашей жизни. И я уверена, внезапно чувствую уверенность, что все в точности так, как оно и должно быть, что я не должна бояться прощаний, потому что прощание необязательно должно быть навсегда.

Когда я снова в своей комнате во фланелевой ночной сорочке, то достаю специальную гладкую ручку и хорошую плотную бумагу для писем и начинаю писать. Не прощальное письмо. А самое обычное старомодное любовное письмо.

Дорогой Питер…

Всем моим любимым книжникам:

Зарине Джеффри, прекраснейшей из них всех. Я думаю, что мы созданы друг для друга.