Я поделился со спутниками своими консервами, мы поужинали у костра, разведённого Молли, и уснули на палубе под звёздами.

Утром я дважды проверил крепления на деревянной защитной крышке над обеими иглами «СаундСкрайбера», после чего Десро ловко погрузил устройство вместе с батареями, пластинками и прочими принадлежностями на мулицу. Та завыла и заворчала, но вскоре привыкла к тяжести. Должен признать, он проявил большую смекалку, балансируя всё на её спине. Как же мне повезло с Десро: мало того что он знал местоположение Кипердилли (деревни, не кладбища), он ещё и обладал достаточными навыками и умением, чтобы переправить меня туда.

Мы отправились в путь вверх вдоль реки, по охотничьим и кочевым тропам, давным-давно проложенным колонистами и индейцами куапо – а потом явился Эрнандо де Сото с западными людьми, кровью, виски, порохом, сталью, отнял землю и присвоил себе. Я опирался на лопату, будто на огромный посох; да, меня утомила болезнь, и самогон с сигаретами, что я употреблял долгие годы, и война, и ранняя потеря – убийство – матери, и жара. И одиночество. Я не поспевал за Десро и его дочерью, чем немало его сердил.

Уставая, мулица (её звали Бесс в честь тётушки, которую Молли любила меньше остальных) кричала, жалуясь и требуя отдыха: если уж она решила остановиться, её было не сдвинуть с места ни лаской, ни побоями. Моё настроение в точности совпадало с её: стоило мне почувствовать, что дальше идти не смогу, как Бесс тут же начинала жаловаться.

На исходе первого дня, когда тени стали длиннее, мы сделали привал на берегу Уайт-Ривер. Молли удалилась в гущу старых деревьев охотиться из рогатки на белок, а я разделся догола и бросился в реку – смыть пот и липкую вонь болезни. Вода оказалась великолепно холодной, но скользкие, поросшие мхом камни под ногами были коварны, а течение на миг окатило меня с головой. Тогда я увидел сон об Инсулле и матери наяву: он хватал руками её плечи и горло, и на миг я стал един в трёх лицах – заблудший сын посреди реки, мать, которую топят, и он, удерживавший её под водой. Воды Уайт-Ривер несли меня вниз по течению, и мне вспомнилась дурацкая песенка из детства:

Я пришёл в ужас и принялся барахтаться в ледяной воде, в поисках берега. Наконец оказавшись на земле, я был вынужден идти пешком к месту привала голым, словно новорожденный, пока обсыхал от воды. По дороге в сени деревьев я услышал шелест и остановился – то ли надо было во имя приличий закрыть руками член и яйца, то ли поднять руки, сжать их в кулаки и защищаться.

– Молли? Это ты? – окликнул я. Снова шелест; из подлеска вышло чёрное существо, расправило крылья и взлетело на деревце у берега. То был ворон, чёрный как уголь, с острым обсидиановым клювом, в котором извивалась маленькая зелёная змейка.

Взглянув на меня, птица одним махом заглотила змею, потом склонила голову, моргнула блестящими чёрными глазками и взлетела, издав крик. Её возглас был похож на какое-то слово – беги, беги?

Вернувшись, я оделся, упал на землю и пребывал в бессильном ступоре, пока Десро меня не разбудил уже после наступления тьмы:

– У нас осталось немного жареной белки и форели с луком, мистер. Если хотите, идите к костру.

Он ушёл. Я не мог вызвать в себе ни голода, ни жажды, но всё равно пошёл за Десро. Он поставил передо мной остывающую сковороду, и я принялся воспроизводить механический процесс: зацепить кусок, поднять ко рту, обхватить губами и языком, прожевать, проглотить. Я не чувствовал, что́ ем и каково это на вкус, только ощущал, что много костей. Десро принёс фляжку с самогоном; я отпил, но не почувствовал жжения или опьянения. Всё словно под покрывалом. Всё состарилось и истлело. Всё моё тело казалось древним.

– Завтра к вечеру будем в Кипердилли, – сказал Десро. – До места, где Хелл-Крик впадает в реку, всего полтора километра. Оттуда вверх по долине, мимо Игольного Ушка, как оно тут называется.

– А потом, – сказал я.

– А потом можете делать то, за чем пришли. Мы будем в Кипердилли, где чёрные сады.

– Чёрные?

– Деревья там чем-то заболели – яблоки пошли чёрными точками. Хотели поджечь сады, чтобы зараза не разошлась, но, говорят, не смогли. Сады раньше были красивыми, – он вздохнул и поворошил костёр палкой. – Тогда все ушли оттуда в Маунтин-Вью, или Гайон, или Батсвилл, или Калико-Рок – кто куда. Всего-то и было, что ферма да пара семей.

– И семья Хайнсов?

– Да, Хайнсы. Артисты. С ними Лавы, Сэйлоры, Ивенсоны, Бриры… Все разошлись, – у Десро был потерянный вид. В глазах отражался жёлтый огонь. – Оливия была из Сэйлоров. Скучаю по ней.

Молли крепко взяла отца за руку. Одного простого жеста хватило, чтобы я почувствовал себя чужим при интимной семейной сцене.

– Вы нехорошо выглядите, мистер. Вам бы отдохнуть, – сказал Десро. Я погрузился в беспокойный сон, где видел Инсулла, мать, Шато-Тьерри, Сомму, обстрелы, горящих лошадей, Западную Африку, Австрию, Французскую Гвинею, новые специи, корицу, ароматические масла. Весь мой жизненный опыт замкнулся в круг, словно пластинка, воспроизводившаяся снова и снова.

… «Кто сидит за этой стенкой? Я один владыка здесь!» – говорит он. Ему черти: «Но такой моментик есть…» Стак решил, что это плохо, и они лежат в пыли, злой владыка Стаколи…

Помню утро – на востоке занялся свет, озаряя небо над краем земли; Уайт-Ривер плыла, издавая едва слышный шёпот падающего стекла, бесконечное бульканье воды. Она оставалась бело-синей – ещё не впала в реку Арканзас, полную грязи.

Мы встали. Десро, как обычно неразговорчивый, не стал разжигать огонь; я поднял свой узелок, в котором было совсем немного (в том числе этот дневник), и мы пустились в путь.

Наконец мы пришли к чёрному саду, оставив позади Хелл-Крик. Деревья ещё росли – недуг выжал всю жизнь из их корней, очернил их листья, скрутил и изломал стволы, но не убил. От земли поднимался густой, сладкий, приторный запах; чернозем под ногами с каждым шагом выбрасывал вверх плодоносные споры. Вокруг сада, будто забытые стражи, стояли чёрные заплесневелые остовы домов, сараев, загонов, зернохранилища, ветхой и ржавой силосной башни.

– Вот здесь жила твоя мама, Молли, – сказал Десро. – Она ещё не уехала к нам, а всё уже разваливалось.

Юное лицо Молли выражало сдерживаемые чувства – подозреваю, отвращение и некоторый страх.

– Вон каменный сад, мистер Паркер, – сказала она, указывая на запад.

Невзирая на свой недуг и опавшие плоды, ряды яблонь сохраняли военное построение: иногда они стояли по диагонали к моему полю зрения, и с каждым шагом казалось, что миром управляет божественный порядок, что всё здесь выстроилось по линеечке специально к моему прибытию… ещё шаг, и построение распадалось, сменяясь хаосом. Консонанс и диссонанс, крещендо и диминуэндо.