Страх и омерзение, что ухитрилась оказаться женой нелюдя, впились в Асю. Она поднялась со скамейки, но не сдвинулась с места – вросла в раскисшую землю. Видя, что в данных обстоятельствах дружеское сочувствие не обидит её, Курт прислонил изваяние к груди, погладил по волосам – они были влажные. Ася слышала через грудную клетку, как мощно, окрылённо бьётся чужое сердце. Руки у Курта подрагивали, но это была дрожь избытка – клокотание вдруг явившихся новых сил, с которыми он ещё не успел обвыкнуться.

Напитавшись этой неприручённой силой, странной в недавнем самоубийце, Ася почувствовала облегчение. Спазм разжался, и полились слёзы. Сначала она плакала беззвучно, не сходя с места, как пораненное, истекающее соками дерево, а затем разошлась навзрыд.

– Ася, всё это ерунда, перемелется! – утешал её великодушный друг. – Это просто его ревность, понимаешь? Ты, главное, не выдавай его. Он и так уже наверняка сто раз пожалел. Послушай… – переменил он было тему, но оборвал.

– Что?

– Нет, ничего, – сказал он и мягко выпустил её из объятия – давая понять, что не намерен злоупотреблять бедой.

А затем явился Пашка. Он был строг и собран, волосы для ясности мысли увязаны в хвост. Дождевые тучи задерживали рассвет, а то бы Ася заметила под внешней деловитостью государя выражение тяжёлой растерянности. Он не смог прибыть на место катастрофы первым, потому что возились с Джериком. Решали с Татьяной, взять его или оставить. И если взять – то как довезти? Наконец вспомнили про старую детскую коляску на балконе. Пашка помчался бегом, а Татьяна позади тихонько везла в коляске Джерика.

– Собак пересчитали? Все здесь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, вошёл в шахматный павильон. С минуту доносилось приветственное поскуливание и шорох, а затем Пашка возник на крыльце и, закрыв за собой дверь, сказал: – Мыши и Марфы нет!

– Нет Марфуши? – не поняла Ася. – Так я же видела…

– Марфы и Мыши нет! – повторил Пашка. И, спрыгнув с крыльца, пошёл кликать пропавших по ближним полянкам. Понемногу его голос отдалялся и наконец сгинул в гудящем ветром лесу.

Сколько ни просила Ася – так и не добилась от фыркающего Гурзуфа, где тот потерял Марфушу. Старый пёс не желал брать след и отправляться на поиски.

– Эх ты! Где же твоя верность! – корила его Ася, а когда, отчаявшись, загнала дяди-Мишиного сироту обратно в шахматный домик, со станции подоспела Наташка.

– Эй, ребята! Вы как? Представляете, электричка стояла! Товарняк на путях заклинило! – кричала она, запыхавшись, и махала обеими руками, длинноногая и смешная, как кукла на верёвочках. На светлую спутанную пряжу волос нахлобучена шапка с помпоном, и пуговицы джинсовой курточки застёгнуты наперекосяк – так что правый угол воротника задевает щёку.

Подойдя к Наташке, Ася посмотрела в её серые глазки, одновременно напуганные и отважные, поправила оранжевую шапку, перестегнула правильно пуговицы и крепко прижала к себе. На секунду ей показалось, что эта курносая девочка – её дочка. Дочка шла ночью по глухим дорогам, в одиноких вагонах чудом избегла страшных людей – и вот наконец в безопасности. «А вот мама свою младшенькую отпустила, не спасла!» – думала Ася и чувствовала, как жалость и любовь смешиваются в её душе с горечью.

Наташку оставили успокаивать и жалеть собак, а сами пошли к шоссе и у метро разделились. Курт отправился искать пропавших вдоль опушки леса. Ася же собралась вернуться в Замоскворечье и покликать Марфушу по родным улицам, у знаменитой мусорки «Майский день» и в иных заветных собачьих углах. Конечно, это далеко, но бывают ведь у собак чудесные способности – вдруг возьмут да по ветру отыщут дорогу домой!

Расставшись с Куртом у выхода из парка, Ася направилась к метро, по-собачьи нюхая воздух, надеясь почуять подсказку – что понравилось бы Марфуше? Дождливое утро промыло и разделило запахи города на отдельные пряди. Пахло водой, стремящейся к водостокам, бензином и самую малость съестным – ларьковой выпечкой вроде сосисок в тесте. Ася огляделась и увидела на другой стороне улицы киоск с открытой сбоку дверцей. Из припаркованной рядом «газели» в неё заносили коробки. Еда – там!

Марфуша – умная собака, рассудила Ася. Она не будет перебегать дорогу, а пойдёт по подземному переходу, тем более что зимними ночами им с Гурзуфом не раз доводилось нырять в коридор на выходе из метро «Третьяковская».

По скользким ступеням Ася спустилась в переход. Здесь по углам притаились совсем иные запахи – разрушенной плоти, истлевших вещей. Даже музыка – флейта или гитара, иногда звучавшие в гулких стенах, не разгоняли дух гибели. Так пахла в последние годы дяди-Мишина судьба.

«Марфуша!» – позвал умноженный эхом Асин голос, и тотчас на другом конце огромного коридора откликнулись. Ася услышала тонкое поскуливание и поспешила на звук. Через пару десятков метров, в закутке под скошенным потолком, она обнаружила то, что искала.

Мужик с распухшим, словно бы обмороженным лицом и мутноглазая женщина, склонившись, объяли Марфушу бесформенными руками и колдовали над её шеей. Асе показалось, они стягивают ей горло тросом, какой Пашка однажды снял с шеи Агнески.

Ещё не зная, что будет делать, Ася подбежала к людям, пленившим Марфушу, и вдруг почувствовала, что проваливается, оседает в потусторонний мир. Сердце в груди колыхалось без ритма и стука, как мотаемый по двору палый лист. Беззвучно Ася выкрикивала грозные слова и, кажется, притопнула даже ногой – но не услышала ни шелеста. А потом вдруг разжало – как, бывает, в самолёте после крутой посадки наконец прорезывается слух – и дяди-Мишин брат по судьбе загундосил:

– Да ты чё? Как душим? Мы не душим, мы ей поводок вяжем, а она брыкается! Она щенков потеряла. Щас пойдём искать, по запаху!

Марфуша рванулась к Асе, но мужик удержал её за ошейник.

– Тих-тих-тих! Куд-да!

– Отпусти! Это моя собака! – крикнула Ася, вцепившись в верёвку, и неожиданно крепко дёрнула.

– Чего дерёшь! Шею ей оторвёшь! – просипела женщина, придя на помощь другу. – Ей щенков надо искать, вон, молоко у ней!

Запах перегара и тлена обволок Асю. Топь засасывала, мешая дышать.

– Какие щенки! Она стерилизованная! Вы читали, что у неё на ошейнике? – крикнула Ася. – Телефон хозяина видели? Отдайте! – И, ломая ногти, распутала тугой узел верёвки. Марфуша в отчаянной радости бросилась пачкать и драть Асино серенькое пальто.

– Ну… извиняемся… – проговорил мужик, начав что-то соображать, и Ася увидела на его отёкшем лице выражение тупой грусти. – Скулит же… – продолжал он оправдываться. – У нас рыжая… выла по щенкам… на весь прям переход. Так мы подумали, раз воет…

Трогательные спотыкания взамен бранных слов, предпринятые мужиком из уважения к юной незнакомке, как и сам смысл его речи, поразили Асю. Удивлённо и мягко она посмотрела в лицо Марфушиного заступника. Что-то наплывало из ниоткуда, врывалось в душу. Это было знакомое чувство, не раз испытанное ею, когда она приникала лбом к иконе Богородицы и различала тонкий аромат лилий. Малодушный взгляд косился в поисках вазы с цветами, а сердце знало: так благоухает чудо.