Одна из моих подруг-психиатров стала разглагольствовать о том, что исследование было нелепым, а акцент Розенхана на ярлыках – полная чушь. Она яро отрицала, что его более важное замечание – как из-за этих ярлыков лечат пациентов – имеет хоть какую-то ценность. В конце концов она так раскраснелась, что я поклялась больше не поднимать эту тему.

На научно-исследовательской конференции в Европе, куда меня пригласили рассказать о болезни, я согласилась поужинать после выступления с несколькими психологами и психиатрами, занимающимися исследованиями. Мы встретились в баре отеля, который будто вырвали из центра Манхэттена, и присоединились к четырем людям, пившим мартини за столом. Я заказала «Манхэттен», игнорируя внутренний голос, предупреждавший меня, что не стоит пить коктейль с бурбоном на профессиональном мероприятии с незнакомыми людьми. Психиатры шутили, что собираются «жить по Нью-Йорку», так что они могут прокутить всю конференцию. Мы немного обсудили мое выступление, они задали несколько вопросов, но было понятно, что специалисты были в отпускном режиме, так что в вопросах они плавали.

Один из них спросил:

– А как к вашей книге относятся шизофреники?

Я не знала, как люди с шизофренией могут к чему-либо относиться, не говоря уж о моей книге. Я непонимающе смотрела на него, пока один из психологов не ответил вместо меня:

– Шизофреники не читают.

Никакой реакции. Это была шутка, или врачи действительно так относятся к своим пациентам?

В переполненном ресторане становилось все шумнее, и чем больше алкоголя мы выпивали, тем громче становился наш стол. В какой-то момент речь зашла о Розенхане, и я немного рассказала о своем расследовании.

Тот самый психолог, который сказал, что люди с шизофренией не читают, перебил меня:

– Я не понимаю, почему вы вообще занялись этим исследованием, – сказал он хриплым голосом. – Я не понимаю, почему вы занимаетесь чем-то столь антипсихиатрическим.

Когда я рассказала ему о своих растущих подозрениях по поводу исследования, он стал еще агрессивнее.

– Это было бы плохо для всех нас, – сказал он, двигаясь вокруг стола, и его голос становился все выше в уже опустевшем ресторане.

Тот же человек, который с радостью отверг это исследование как «антипсихиатрию», тут же поднял голову в знак того, что это нечестно. Может быть, если бы исследование было точнее, то и повествование, проданное многим людям в этой области и за ее пределами, принесло бы больше пользы, а мы бы неуклонно продвигались вперед и старые недобрые времена остались позади?

– У вас есть возможность сделать что-то хорошее, и вместо этого вы занялись этим, – сказал он, стуча кулаком по столу. – Нравится это вам или нет, но вы – символ и должны сделать что-то хорошее, имея в руках такую власть.

Возможно, из-за джетлага, или из-за скрытого разочарования от того, что с псевдопациентами ничего не получается, или с растущей уверенностью в том, что исследование было выдумано, или из-за того, что меня разочаровал этот человек, или потому, что я смешала красное вино и «Манхэттен». А может, все дело в том, что он назвал меня символом (символом чего?). В общем, какой бы ни была причина, я ее упустила. Спрятавшись в малюсеньком туалете ресторана, я пристально смотрела в затуманенные глаза в зеркале и одними губами говорила: «Соберись!», обращаясь к своему отражению, которое не хотело добиться успеха так, как этого хотела я. Наконец, я успокоилась и вернулась к столу с красными глазами и размазанной тушью. Я не смогла удержаться и снова вступила в спор.

– Я не пытаюсь нападать на психиатрию. Дайте мне позитивную историю, о которой можно написать – и я напишу, – сказала я громче, чем надо, встав во главе стола.

Он смиренно посмотрел на меня, поставил бокал с вином и сказал:

– Дайте нам десять лет.

Десяти лет у нас нет.

«Я не понимаю, почему вы занимаетесь чем-то столь антипсихиатрическим».

27

Спутники Юпитера

Насмехаясь над смертью, холодея от неизвестности, упрекая в неопределенности, мы, врачи, бросаем вызов тьме, размахивая любой правдой, которая есть у нас в нашем распоряжении. Нравы и меридианы, алхимия и молекулярная биология – сами по себе наши научные убеждения не так важны, как тонкий и в конечном счете предательский комфорт, который они дают нам на время.

Рита Харон и Питер Уайер, «Искусство медицины», журнал «Lancet»

Я не знаю, что случилось с той девушкой, моим зеркальным отражением, которой неверно диагностировали шизофрению за годы до того, как наконец был поставлен верный диагноз. Как только она вышла из психиатрической больницы, врачи потеряли ее из вида, и она стала просто еще одной пациенткой с неутешительным прогнозом. Когда-то это был интересный случай, а теперь лишь очередное имя в документах. Превзошла ли она невысокие ожидания врачей и удивила ли всех чудесным выздоровлением, как я? Или лишь стала еще одной жертвой упущенного времени?

На каждое чудо, как у меня, приходится сотня таких, как у моего зеркального отражения: тысячи гниющих в тюрьмах или брошенных на улицах за грех быть психически больным; ведь миллионам сказали, что проблема у них в голове. Словно внутри этих голов не находятся наши мозги, словно это оправдывает отстранение и нежелание дальнейшего расследования. Словно другого ответа и быть не может – только смирение перед лицом опустошительной загадки мозга.

– Я думаю, что мы должны быть честны в признании границ нашего понимания, – сказала мне психиатр Белинда Леннокс из Оксфорда. – Только так мы можем что-то изменить.

Быть честным к своим ограничениям, как предлагает доктор Леннокс, значит иметь суровый взгляд на нашу историю и «истины», которые мы принимаем за чистую монету. Если решения кажутся слишком хорошими, чтобы быть правдой, слишком категоричными, слишком конкретными, то обычно они таковыми и являются. Чем меньше нюансов, тем хуже медицине.

Вот тут на сцену и выходит Дэвид Розенхан со своей статьей. Исследование Розенхана, хотя и было лишь куском пирога, смогло укрепить наши худшие инстинкты. Психиатрии оно принесло смущение, вынудившее борющуюся отрасль удвоить свою уверенность, которой и в помине не было, – и годы исследований, лечения и ухода ушли не в том направлении. Всем остальным исследование дало красивый сюжет, оказавший ужасающие последствия на повседневную жизнь людей с серьезными психическими заболеваниями.

Сам Розенхан неповинен в этих результатах, но его исследование позволило им воплотиться в жизнь. И теперь психиатрия запаздывает с переоценкой своих терминов, вводом новых технологий и изменением ухода за больными.

Психиатрическое сообщество и общество в целом наконец начинают переосмысливать терминологию, которая определяет