Брайан Джеймс и Глен Мэтлок уже побывали в авангарде британской панк-революции, но у Игги впервые столкнулись с такой интенсивностью: два месяца подряд – каждый вечер на пределе возможностей. Уровень энергии у Игги был почти сверхчеловеческий, правда, уровень агрессии их иногда шокировал (особенно Брайана): Игги мог подскочить к обожающим фанатам в первом ряду и раздавать пощечины, наслаждаясь общим шоком и хаосом. Такое же безумие творилось за сценой. Утром беседуешь с Джимом об истории или литературе, как с молодым ученым дядюшкой, а вечером Игги Поп радостно уводит у тебя из-под носа девчонок-групи.

К 9 декабря 1979 года, когда тур New Values наконец завершился концертом в нью-йоркском клубе “Hurrah”, оба англичанина были сыты по горло. Брайан Джеймс хотел вернуться к собственной группе, так что на афтерпати в “Mudd Club” Игги был с ним намеренно холоден. Мэтлок сообщил о своем уходе Питеру Дэвису по телефону во время новогодних каникул, услышав финальный микс альбома Soldier и решив, что это вредительство – что Игги, как говорится, «назло собственному лицу отрезал себе нос». Справедливости ради надо сказать, что за специфическим звучанием Soldier стоит не только желание отомстить Стиву Нью, но и попытка спасти альбом, однако в результате очевидно, что Джим не умеет удержать при себе музыкантов – даже столь необходимых ему талантливых соавторов. Тогда же Джим потерял Питера Дэвиса. Этот славный, внимательный человек, покупавший друзьям изящные подарки (Чарльзу Левисону досталось первое издание «Спящей красавицы» с иллюстрациями Артура Рэкхема, и он им очень дорожил), не справился с хаосом, бушевавшим вокруг Игги. Связь с «Аристой» велась уже через его голову, а потом они с Джимом разругались из-за денег.

Мэтлока и Джеймса заменили гитарист Роб Дюпрей и бывший басист The Heartbreakers Билли Рат, но тур в поддержку Soldier должен был начаться уже в феврале 1980 года, и репетировать было совершенно некогда. Первые две недели концертов – по Европе – прошли неплохо. Программу составили без поблажек, включили много новых песен: “Hassles”, “Sacred Cow”, “Joe And Billy”, “The Winter Of My Discontent”. Однако в Америке, после первых же двух концертов в Новом Орлеане, оказалось, что группа не тянет. Игги решил одним махом уволить ритм-секцию, пояснив, по словам Крала: «Клаус никогда не улыбается, зануда, а Билли торчок». Крал полетел в Нью-Йорк прослушивать новое пушечное мясо и нашел барабанщика Дага Бауна и басиста Майка Пейджа – фанат блюза, он раньше играл у Чабби Чекера и, по совпадению, знал Джима по Сан-Диего. Целый год, месяц за месяцем, маленький отряд колесил по Америке и Европе – сто с лишним концертов. По общему признанию, где-то на последней трети тура атмосфера стала «тягостной».

Майк Пейдж и Роб Дюпрей были молоды, с восторгом поступили в группу к Игги и жадно впитывали опыт бешеных концертов, после которых девицы выстраивались в очередь и все бухали до утра. «Я не сразу понял, какая у него паршивая жизнь, – говорит Дюпрей, – он еле выгребал. А под конец это была уже полная безнадега». С февраля по май 1980 года они выступали каждый день или через день, а с сентября начался тур Nightclubbing по небольшим площадкам: как говорит Майк Пейдж, специально, чтобы Джим мог заплатить свои огромные налоги. «Вот тогда стало тяжко – ему приходилось, собрав все силы, изо дня в день играть в одних и тех же местах. Короче, мясорубка».

Как понятно теперь, какую-то пользу из нескончаемых туров конца 70-х – начала 80-х Джим все-таки извлек. «Пока я елозил по Европе, ничего особо не зарабатывая, я вложил много времени в людей, – вспоминает он. – В Скандинавии в нас кидали рыбой, в Бельгии пивом, в Германии камнями. Однажды барабаны нам подожгли». Понемногу, подобно траве, вырастала новая публика, которой нравилось, что Игги крайне редко (как замечает Майк Пейдж) выступает иначе, чем с полной самоотдачей. «Было хорошо видно, что на концертах он находится где-то, где нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Он отправлял себя в чистый, беспримесный рок-н-ролл».

А вот сойдя со сцены, Джим Остерберг не знал, куда себя девать. Сняться с этого исступления можно было только алкоголем или сексом. По ночам часто маялся бессонницей. За эти долгие месяцы его главным собутыльником стал Майк Пейдж, и Джим нередко звонил ему под утро, если не мог заснуть: «Ты там с девчонкой? Можешь прислать ее ко мне?» Пейдж говорит, что никогда не отказывал. «Я был не против. Я и имена-то их отсекал только наутро».

Через какое-то время Пейдж отупел от «ошеломительного количества» групиз и спустя год решил жениться. Но Джим без алкоголя и групиз уже не мог. В молодости, если верить очевидцам, в его тяге к юным, а то и несовершеннолетним девицам было нечто невинное, но какая уж тут невинность, когда самому за тридцать. Одна такая девушка, которой во время встречи с Игги было пятнадцать, восторгается его умом: «Он столькому меня научил», – но наука этого профессора Хиггинса от рок-н-ролла в основном заключалась, оказывается, в совершенствовании кое-каких технических навыков.

К 1980 году Эстер уже поняла, что ездить с Джимом в тур не стоит. Она сама была совсем не рок-н-ролльщица и даже не слыхала об Игги до их знакомства. Она и влюбилась-то не в Игги Попа, а в Джима Остерберга. «Мне кажется, я довольно долгое время влияла на Джима положительно, потому что была совсем из другой оперы. Я была маленькая еврейская принцесса». Увидев однажды после концерта, как Игги входит в гримерку и, царственно тыкая пальцем, выбирает себе девиц («Ты, ты и ты»), а остальных отсылает, она поняла, что перед ней Игги, а не Джим, и научилась не принимать это близко к сердцу.

Как-то раз Эстер пригласила к ним своего бывшего дружка, чья новая подруга, как она знала, нравилась Джиму. Джим был не прочь поиграть в развратного европейца, они поменялись парами и отлично провели время, но когда гости ушли, Игги наехал на Эстер: «Не втягивай меня в этот ваш ménage-à-trois. Тебе такая херня, наверно, нравится, шлюха европейская, но со мной этот номер не пройдет – еще раз, и я тебя грохну!» Похоже, в душе Игги оставался старым добрым традиционалистом со Среднего Запада.

Был у Эстер и другой прием – подружиться с очередной пассией Игги, тогда он сразу начинал ревновать. Правда, Эстер признает, что иногда он проявлял неплохой вкус, особенно в Европе, где, по ее словам, девицы «были поприятнее. С ними хотя бы поговорить можно было». После концерта в лондонском “Rainbow Theatre” Брайан Джеймс, зашедший повидать бывшего босса, с изумлением наблюдал, как Игги резвится с дамой, которую Эстер пустила в гримерку с бутылкой шампанского. Джеймс познакомился с новым составом (его слегка смутила их фишка – на манер Боуи целоваться в губы в знак приветствия), и Джим пригласил его на завтра на вечеринку в Найтсбридже. Там собрались сливки общества: Марианна Фейтфулл с мужем Беном Брайерли, актриса Ева Феррет из «веймарского» кабаре-дуэта Biddie & Eve, бывший барабанщик Sex Pistols Пол Кук и прочая панк-аристократия. Хозяйкой вечера была Франческа Тиссен-Борнемиса, будущая Франческа фон Габсбург – если бы не Первая мировая война, стала бы теперь императрицей Австро-Венгрии. После вечеринки Брайан сводил Джима и Франческу в ночное питейное заведение на Фулэм-роуд, где они потягивали вино из кофейных чашек, а Джим охмурял баронскую дочку. «Он был весьма харизматичен, но не суетился, – говорит Брайан Джеймс. – Ему не нужно было устраивать шоу – и так уже полный порядок». Эстер аристократку одобряла: «С ней получалась хорошая компания. И она устраивала отличные вечеринки».