Джеймса Уильямсона, великого и ужасного Темного князя The Stooges, я узнаю не сразу. Дело не в седине, не в спортивном пиджаке и голубой рубашке, не в сдержанной манере – просто в целом трудно себе представить, что вот этот серьезный деловой человек запомнился множеству людей как автор беспощадно агрессивных гитарных риффов и опасный парень с пистолетом.

Впрочем, нас уже предупредили: он тот самый “dum dum boy”, который, по словам Игги, «стал цивильным» (“has gone straight”) – как будто это самое тяжкое прегрешение. Сейчас, в феврале 2006 года, мы сидим в отеле в Сан-Хосе, в сердце Силиконовой долины, где он теперь работает, и совершенно неуместно для этой обстановки обсуждаем череду ужасных катастроф, постигших когда-то его группу. Получается, сменив карьеру, Джеймс Уильямсон поступил самым разумным образом – буквально спасся. Да, его свирепость вошла в легенду, но становится очевидно, что этот умный, амбициозный человек (некогда «законченный уличный наркоман, хулиган и гитарный маньяк», по отзывам приятелей) далеко не так беспощаден, как тот бизнес и тот вокалист, на которых он когда-то работал. Несмотря на всю крутость, которую Джеймс культивировал с тех пор, как деспот-отчим отправил его в исправительный дом, он привык судить о себе по результатам. А результаты вот: группа провалилась, лучший друг предал. «Может быть, Эштоны и раньше знали, но я обнаружил, что Джим очень амбициозен – не стесняется в средствах и идет по головам. Когда он кинул меня ради карьеры на “Мэйнмэне”, я понял: необходима независимость».

Вполне возможно, что внешняя суровость Джеймса отчасти происходит от неуверенности, уязвимости. Когда друг Джим позвал его – в качестве продюсера – в последний раз поработать вместе, Джеймс знал, что «ничего хорошего не выйдет». Но на вопрос о револьвере в студии он мучительно кривится: неужели действительно боялись, не знали, что это просто игрушка? Потом говорит: «Наверное, изнутри я совсем другой, чем выгляжу снаружи».

Это, наверное, главный парадокс в истории The Stooges: Джеймс Уильямсон, чью игру боготворят несколько поколений гитаристов, просто недооценивал себя как музыканта. Когда это осознаешь, его сначала жалеешь. Но потом, когда разговор заходит о вещах утешительно-нормальных – о семье, о японской кухне, о местной архитектуре, – понимаешь, какая это свобода: убрать из своей жизни нарциссизм, эгоизм, инфантилизм шоу-бизнеса. И как из всех масок, что мы носим, маска нормального практичного человека может оказаться наилучшей защитой.

Первым тяжким испытанием для Игги Попа был закат The Stooges: девять месяцев сплошной катастрофы с редкими проблесками хороших концертов, а потом опять унижение, забвение и целый год неустроенной жизни. Но даже в те темные времена музыка оставалась чем-то, за что можно было уцепиться.

Второе испытание Игги Попа длилось целых четыре года. Была и тогда, конечно, какая-то любовь и поддержка, и какие-то деньги, пусть в обрез, и даже на уважение и популярность можно было рассчитывать – где-нибудь в Париже, Хельсинки или Сиднее. Но все эти маленькие радости не могли затмить ощущения, что теперь его музыка, прямо скажем, не очень хороша. Единственное, что помогало об этом забыть, – алкоголь, но от него музыка становилась только хуже. Это простое уравнение тащило его по спирали вниз, причем появилась новая эмоция – всепроникающий страх. И впереди снова маячило сумасшествие.

Почти сразу после долгой и мучительной записи в Уэльсе Джим отправился с группой в Лондон – готовиться к американскому туру в поддержку альбома New Values, который только теперь собрались издать в США. Было тяжело и как-то глупо спешить записывать новый альбом, пока предыдущий еще даже не выпущен на главный рынок, но если Джим и беспокоился, то не показывал этого. На первой встрече со своим новым гитаристом, великолепным Брайаном Джеймсом, британским последователем жесткого стиля Джеймса Уильямсона, Джим был воплощением профессионализма – серьезен, не пьет и не курит (чтобы держать голос в тонусе), вежлив, но всегда знает, чего хочет. Единственная странность – легкий, как у Боуи, акцент кокни, который привязался к нему в Лондоне. К счастью, у Брайана Джеймса был приятель – Ник Кент, который предупредил его, чего ожидать и как вести себя с Джимом, а как – с Игги. «Он говорил: Джим похож на профессора и говорит об интересном. И вдруг бац – перед тобой Игги, а это зверюга». Брайан быстро понял, что Игги привык устанавливать близкие отношения с гитаристами, и тут целый арсенал приемов: то он твой лучший друг, то внезапно ловит врасплох, чтобы подпитаться ответной агрессией.

В первые несколько дней репетиций Джим пил одну воду. Дней через пять в репетиционной студии у Лондонского моста установили большое зеркало, чтобы он мог отрабатывать движения для сцены. В последние пару дней он уже пил скотч Брайана Джеймса и ходил нагишом. Затем они отправились в тур.

Два бешеных года Брайан Джеймс выступал с The Damned, но за три месяца с Игги замучился как никогда. «Все воспоминания слились в одно пятно: прилет, отель, саундчек, подъем, самолет. Живешь как в пузыре, во всех городах “Холидей-Инн”, никогда не знаешь, где ты и который тут час». В этом пузыре Игги проведет еще четыре года.

Два года из этих четырех в том же пузыре находился Айвен Крал, один из новобранцев. Он приехал на студию Rockfield под конец записи альбома Soldier, причем Дэвид и Коко, желая знать о нем все, устроили ему целый допрос. Это был классический дэвидовский гамбит: узнать, с кем имеешь дело, и при этом, будучи в роли вопрошающего, ничего не сообщить о себе самом. Но Айвен считает, что у расспросов Дэвида была еще одна цель. «Я почувствовал, что Дэвид хочет сплавить Джима мне. Типа: я пытаюсь ему помочь, но он постоянно все портит, так что, может быть, ты, Айвен, мог бы стать его другом и побыть с ним?»

Талантливый, по-европейски благообразный Крал был главным участником группы Патти Смит, но ушел, когда понял, что Патти не рвется в звезды. Он стал основным музыкальным партнером Игги в тот период, играл и на клавишах, и на гитаре, и они подружились – даже мать Крала говорила, что они как братья. Но даже вспоминая, как они «прекрасно общались», Айвен, как и все, с кем Игги впоследствии сотрудничал, знает, что тот для него был только работодатель. «Я знал свое место… Я понимал, что в некоторых спорах должен победить он. Тогда ты просто улыбаешься и уступаешь». Этим Игги в корне отличался от человека, с которым сделаны его лучшие пластинки после распада Stooges, а именно от Дэвида Боуи – тот умел очаровать своих музыкантов и тем добивался от них лучших результатов. Брайан Джеймс симпатизировал Джиму и любил с ним поболтать, но всегда помнил, кто в доме хозяин. После года общения с братьями Сэйлс Игги уже не хотел чересчур сближаться с музыкантами. В результате они верили в сказку о его непобедимости, а ведь жизнь Джима опять летела под откос.

Тем временем, даже уехав из Берлина, Дэвид продолжал присматривать за Джимом: устроил к нему своего водителя Стьюи (поклонники Боуи знают его по фильму «Человек, который упал на Землю») и при любой возможности готов был приехать и помочь советом.

В американском туре в поддержку New Values, как и на концертах Игги с Sonic’s Rendezvous Band, программа базировалась на первоклассном рок-н-ролле, простом, как котлета с макаронами, – от бешеных вещей с Raw Power (“Your Pretty Face Is Going to Hell”) до сырых, но лихих версий песен с еще не выпущенного Soldier. Было и кое-что неожиданное – едва ли не превосходящая оригинал версия знаменитой баллады Синатры “One For My Baby”. То, о чем в этой песне говорится, – одиночество за барной стойкой и предчувствие долгой, долгой дороги – как нельзя лучше подходило самому Игги, пусть публика и не всегда это понимала. Глен Мэтлок протащил в программу свою любимую “China Girl” – уволив братьев Сэйлс, Игги некоторое время её не исполнял. Впрочем, даже эти песни не делали шоу слишком респектабельным – хотя бы из-за фокусов Игги со вставным зубом. В ключевые моменты он вынимал его и скалился в ухмылке театрального злодея, в полном соответствии пиратскому посылу музыки.