Дианы померк, мигнул и на секунду опрокинулся, как отражение в гигантской водяной капле. В воздухе закружились тонкие струйки дрожащей золотистой пыльцы, и женщина почувствовала, как по её рукам – или уже сквозь её руки – стремительно утекает что-то невидимое, солоноватое, горячее, словно слёзы или кровь.

Она с трудом попыталась сфокусировать взгляд на своих пальцах. Песок под обломанными ногтями, подсыхающая соль на коже, частый пульс на запястьях… Зацепиться за осязаемое внезапно сделалось необыкновенно сложно. Солнечный свет, сорвавшийся с высоты, ощутился шпагой, а сама она была шпагоглотателем; трахею прострелило болью, мир вокруг утонул в россыпях плывущих перед глазами огненно-фиолетовых пятен. Краем глаза Диана увидела, как болезненно хмурит чёрные брови Навид, как Пуля кривит посеревшие, сжатые в нитку губы и как расширяются во всю радужку зрачки её тёмно-синих, глубоко запавших глаз.

Вдох, и ещё один вдох, и ещё…

…ещё немного…

Лёгкие почти не выдерживали давления.

Диана понимала и одновременно с тем не понимала, что именно делает Навид, и внезапно она удивительно отчётливо осознала себя ребёнком рядом с ними обоими – просто маленькой беспомощной девочкой, ведь она действительно была здесь самой младшей из них всех…

Она отчётливо слышала биение их сердец, как будто записи с электронного стетоскопа: торопливое, словно бы задыхающееся у Пули, прерывистое и медленное у Навида, и своё собственное, неотчётливое и похожее на набираемый кем-то код морзянки.

У Хаука сердце не билось… не билось…

«Прекрати думать об этом! – раздался в ушах резкий окрик-приказ. – Вспоминай живое, Искра! Или не вспоминай ничего. Иначе ничего не удастс-ся…»

И Диана попыталась подчиниться этому приказу – слепо и безнадёжно, как та самая маленькая девочка, которой взрослые вечером пытаются объяснить, что никогда не нужно бояться темноты, потому что…

…потому что…

«Ты же меня знаешь, Искорка… Я всегда осторожен. Не переживай…»

Звуки вокруг Дианы пропали совсем. Окружающая действительность плавилась и таяла под ладонями, словно воск или пластилин, её вибрации отзывались в теле женщины резкими покалываниями, будто бы её пальцы сейчас лежали на клавишах рояля, вот-вот готовые сыграть окончательный, прощальный аккорд…

Сознание гасло, уплывая, волнами накатывала ошеломляющая слабость.

Диана запрокинула голову и стала смотреть на дрожащее в отчаянно кружащемся, словно она сидела сейчас на гигантской карусели, небе, раскалённое пятно солнечного диска. По её лицу давно уже текло тёплое и мокрое, но женщина не замечала этого. Солнце… это от солнца слезятся глаза.

«Пожалуйста…»

Она смотрела на солнце в упор, не мограя – словно бы решив затеять с далёким светилом игру в гляделки, словно бы задавшись целью позволить ему выжечь собственные глаза.

«Пожалуйста. Если только есть что-то выше нас…»

Солнце слишком жестоко – даже самое чёрствое человеческое сердце бывает порой способно на жалость, а солнце – никогда. И время – никогда. И судьба…

«Пожалуйста… Пожалуйста, пожалуйста. Не умирай сейчас. Не умирай…»

Диана всё-таки зажмурилась. Под закрытыми веками пылало огромное сине-зелёное пятно со светящимися краями. Глаза жгло.

Игра в гляделки с вечным заранее обречена на неудачу.

* * *

Гигантская огненно-медная птица, кружащая над искрящейся рдяно-оранжевой бездной, бросилась вниз, подхватила когтями исполинского, покрытого чёрным панцирем монстра с кабаньей башкой, двумя загнутыми вверх клыками и длинной, клочьями свисающей грязной шерстью, раздробила клювом толстые костяные пластины, разбрызгивая в воздухе смолянистую желеобразную массу – и начала яростно рвать слоноподобное существо в клочья, заливая дымящейся кровью мшистую долину под собой.

Клыкастое чудовище несколько раз мучительно взревело бездонной глоткой и почти сразу же затихло. Крылатый швырнул окровавленные ошмётки вниз, на огромную кучу останков других растерзанных тварей, и тут же спикировал снова, выставляя вперед хищный тяжёлый клюв. Ещё остававшиеся в живых обитатели долины – капающие ядовитой слюной облезлые броненосцы, гигантские шершни со змеиными головами, лысые гиены с вытянутыми мордами и оскаленными лягушачьими ртами – с истошными воплями стремглав бросились от него врассыпную, ныряя в подземные норы и в ужасе забиваясь в щели между громадными валунами.

Птицеголовый монстр свирепо заклекотал, вновь раскидывая крылья, и из-под золотисто-алых стальных перьев обрушился наземь мощный, сокрушительный поток огня. В пламени залившего землю напалма мгновенно превращались в пепел тонкие шипастые чёрные лианы, вьющиеся меж камней, визжащие от боли твари корчились и мгновенно обугливались до скелетов в разгорающихся всё ярче ревущих кострах. Тогда меднокрылый оглушительно, отчаянно закричал и кинулся вниз сам, в самую гущу бушующего пламени, нырнул прямо в потоки раскалённой магмы, стекающие со стен, и остался лежать там неподвижно, раскрывая и снова закрывая бронзовый загнутый клюв, который облизывали огромные ярко-красные языки огня.

Когда пожар наконец затух, монстр с трудом вновь расправил дымящиеся оплавленные крылья, резкими взмахами разгоняя тучи пахнущего горелой плотью пепла и облака сажи вокруг себя, и снова тяжело взлетел в высоту, приземляясь на высокую, покрытую жирной копотью скальную площадку и превращаясь в меднокожее двуногое существо с крупной птичьей головой и абсолютно чёрными, мёртвыми как камень глазами, лишёнными зрачков и радужки. Птицеголовый с глухим, подхваченным гулким эхом исступленным воем проделал стальными когтями длинные глубокие царапины в шершавой от гари каменной стене и ещё некоторое время неподвижно стоял, прислонившись к стене лбом и не открывая глаз. По скале стекали тонкие, будто паутина, живые жгуты ледяного алого тумана, болезненно закручивались вокруг его запястий, обжигая, заползали под когти. Звали.

Когда тяжело шагающая фигура с покрытой тусклыми пятнами копоти пурпурной чешуёй появилась на склоне широкого скального уступа над мёртвым серебряным озером, тёмные потоки розоватой взвеси, тянущиеся из входа в Обитель, начали извиваться около её ног мглистыми густеющими струйками. Здоровенный косматый полуволк и стройный голубоглазый ящер с гладкой серебристой шкурой и когтистыми перепончатыми лапами невольно шарахнулись в стороны, когда тот проходил мимо.

– Вон отсюда, – безо всякого выражения сказал им птицеголовый, но в голосе его послышалось что-то такое, отчего обоих ураганным ветром сорвало в скачок.

Потом он молча опустился перед Сегуном и доньей Милис на одно колено, касаясь перепачканной в саже когтистой лапой покрытых чёрным мхом каменных плит. Скрестил запястья на груди, отпуская зверя: обгоревшие рыжие локоны, обожжённая кожа, болезненно-сухие невидящие глаза, мёртвенно-белое, словно мел, лицо с опалёнными ресницами, тёмная кровь, выступающая на растрескавшихся искусанных губах. По-прежнему не произнося ни слова, медноволосый вновь поднялся на ноги, и Правительница непроизвольно сделала шаг вперёд, протягивая к нему ладони:

– Вильф…

– Оставь, – Сегун положил руку ей на плечо. – Тэнгу воин. Пускай он сам решает.

Труп Тео с уже посиневшими губами всё ещё лежал на полу Обители. Ни единой, даже самой тоненькой ниточки энергии не