Когда мы добрались до суши – до Мексики, если быть точным, – я уже так обессилел, что даже обрадоваться толком не мог. Ну и намучились же мы с высадкой! Прибой чуть не опрокинул шлюпку. Я выбрасывал якоря – то, что от них осталось, – на всю длину, чтобы удержаться перпендикулярно к волне, а когда нас поднимало на гребень – выбирал. Таким вот манером мы и продвигались вперед – то вытравляя, то выбирая оба якоря. Рискованное было дело. Но наконец удалось оседлать волну в нужной точке – она подхватила нас и бросила далеко вперед, поверх рушащихся один за другим высоких валов. Я в последний раз выбрал якоря, а там уже волны сами прибили нас к берегу. Шлюпка зашуршала по песку и встала.

Я переполз за борт. Никак не решался разжать руки – боялся утонуть тут, в воде по колено, в двух шагах от спасения. Наконец поднял голову – прикинуть, далеко ли идти. И тут в последний раз моему взору предстал Ричард Паркер: он перемахнул через меня именно в этот миг. Я успел разглядеть, как тело его, во всей своей безмерной мощи, вытянулось в воздухе надо мной и промелькнуло меховой радугой. Он плюхнулся на мелководье – задние лапы растопырились, хвост трубой; еще пара скачков – и он уже на берегу. Направился было влево, оставляя за собой в мокром песке глубокие вмятины, но передумал и развернулся. Пустился вправо, мимо шлюпки. На меня даже не глянул. Ярдов сто пробежал вдоль воды, потом только повернул от берега. Двигался он неуклюже, несобранно. Несколько раз упал. На опушке леса остановился. Ну точно, сейчас обернется. Посмотрит на меня. Прижмет уши. Зарычит. В общем, поставит точку в наших отношениях. Как бы не так! Он стоял, напряженно вглядываясь в чащу. А потом Ричард Паркер – мой товарищ по несчастью, чудовищный, лютый зверь, ставший моим спасителем, – двинулся прочь и исчез из моей жизни навсегда.

Я доковылял до берега и рухнул на песок. Огляделся вокруг. Теперь я был совсем один: все меня оставили, не только родные, но и Ричард Паркер, и даже Бог – показалось мне в то мгновение. Но нет, конечно же, нет. Этот песчаный пляж – такой мягкий, такой твердый, такой большой, точно щека Господня; а где-то там еще – улыбающийся рот и глаза, сияющие от удовольствия, что я наконец-то здесь.

Через несколько часов меня нашел мне подобный. Он убежал, но вернулся, привел других. Пятерых или шестерых. Они подошли ко мне, прикрывая носы и рты руками. «Интересно, что это с ними?» – подумал я. Они заговорили со мной на незнакомом языке. Вытащили шлюпку на берег. Понесли меня куда-то. Отобрали у меня и выбросили кусок черепашьего мяса, который я захватил со шлюпки.

Я плакал как ребенок. Не от того, что вышел живым изо всех испытаний, хотя, конечно, это меня потрясло. И не потому, что наконец-то рядом со мной – мои братья и сестры, хотя и это тоже глубоко меня тронуло. Плакал я из-за того, что Ричард Паркер так бессовестно меня бросил. Так испортить прощание – что может быть хуже? Я ведь из тех, кто верит в силу церемоний, в гармонию порядка. Надо придавать всему осмысленную форму, если только возможно. Вот скажите, например: вы смогли бы изложить мою сумбурную историю в сотне глав – ровным счетом, не больше, не меньше? Знаете, кое-что я в своем прозвище все-таки терпеть не могу: то, что цифры никак не кончаются. Нужно, чтобы все заканчивалось честь по чести. Тогда только оно и уходит. А иначе остаешься один на один со словами, которые так и не сказал, хотя и надо было, и сожаления ложатся на сердце камнем. До сих пор огорчаюсь, как припомню это скомканное прощание. А ведь мне всего-то и надо было посмотреть еще разок, как он сидит в шлюпке, да поддразнить его чуток, привлечь к себе внимание. А потом сказать ему – ну да, понимаю, он тигр, но все равно, – так вот, сказать ему напоследок: «Все позади, Ричард Паркер. Мы выжили. Представляешь? Я так тебе благодарен – просто слов нет. Без тебя я бы не справился. Давай все-таки скажу, как полагается: спасибо тебе, Ричард Паркер. Ты спас мне жизнь. Ну а теперь ступай, куда знаешь. Ничего-то ты не знал в своей жизни, кроме свободы в плену зоопарка, – но теперь познаешь плен в свободе джунглей. Удачи тебе там. Берегись Человека. Он тебе не друг. Но меня ты, надеюсь, запомнишь как друга. А уж я тебя никогда не забуду, так и знай. Ты останешься со мной навсегда, в моем сердце. Что это там шуршит? А-а-а, это наша шлюпка села на отмель. Ну что ж, прощай, Ричард Паркер, прощай. Бог тебе в помощь».

Люди отнесли меня в деревню, а там какие-то женщины принялись меня мыть да скрести так усердно, что я испугался: а вдруг они не понимают, что я отроду смуглый, – думают, будто я белый, просто очень грязный? Я попытался объяснить. Но они только кивали, улыбались и знай себе драили мою спину, как матрос палубу. Чуть не ободрали заживо. Но зато дали мне еды. И какой! И как я на нее набросился – стоило только начать. Все ел и ел – думал, уже никогда не наемся досыта.

На следующий день приехала полиция, меня увезли в больницу, и на том моя история кончается.

Что меня потрясло, так это щедрость моих спасителей. Бедняки делились со мной едой и одеждой. Врачи и нянечки заботились обо мне, как о недоношенном младенце. Чиновники в Мексике и Канаде распахнули мне все двери: путь от мексиканского побережья в дом приемной матери и дальше, в аудитории Торонтского университета, пролег передо мной длинным прямым коридором – только и оставалось, что прошагать. Всем этим людям я хотел бы высказать самую искреннюю благодарность.

Господин Томохиро Окамото, из Управления торгового флота при Министерстве транспорта Японии, ныне пребывающий на пенсии, рассказал мне, что как раз в то время, когда он находился вместе со своим подчиненным, господином Ацуро Чибой, по служебным делам в Калифорнии, в Лонг-Бич – главном торговом порту на западном побережье Америки, неподалеку от Лос-Анджелеса, – им сообщили, что на мексиканском побережье, в небольшом городке Томатлан, нашелся единственный уцелевший человек с японского судна «Цимцум», которое несколько месяцев назад пропало без вести в международных водах Тихого океана. Управление откомандировало их в Мексику переговорить с этим человеком и, если можно, выяснить, что произошло с судном. Они купили карту Мексики и стали искать на ней Томатлан. К сожалению, карта была сложена так, что одна складка проходила по всей Нижней Калифорнии как раз через крохотный прибрежный городок под названием Томатан, напечатанном мелкими буквами. И господину Окамото показалось, что это и есть Томатлан. Поскольку городок этот лежал меньше чем на полпути через всю Нижнюю Калифорнию, он решил, что быстрее всего туда добраться на автомобиле.

Они взяли напрокат машину и поехали. А когда прибыли в Томатан, в восьмидесяти километрах к югу от Лонг-Бич, и увидели, что это никакой не Томатлан, господин Окамото решил ехать дальше, еще на двести километров южнее, сесть там на паром и переправиться через Калифорнийский залив в Гуаймас. Рейс задержался, потому как паром шел медленно. Между тем от Гуаймаса до Томатлана оставалось еще тысяча триста километров. Дороги там очень плохие. И у них сдулась шина. Да и машина забарахлила, а механик, взявшийся починить двигатель, вытащил из него тайком новенькие детали и заменил на старые – за подмену пришлось платить прокатной конторе, к тому же из-за этого машина снова сломалась, уже на обратном пути. Другой механик содрал с них за ремонт втридорога. Господин Окамото признался мне, что они едва держались на ногах, когда в конце концов добрались до больницы Бенито Хуарес в Томатлане, который находился ни в какой не в Нижней Калифорнии, а в сотне километров от Пуэрто-Вальярты, в штате Халиско, на одной широте с Мехико. Они проехали без остановки сорок один час. «Нам к такому не привыкать», – признавался потом господин Окамото.