Особенно болезненным ударом для послов Мюллера стало открытое, умышленное избрание президента Исповеднического синода Коха во Вселенский Собор Всемирного альянса. Геккель протестовал – озлобленно и тщетно. И все же ему удалось добиться одной маленькой, невинной с виду поправки к резолюции, и это был успех, вполне оправдавший расходы на посылку пронацистской делегации на конференцию: в поправке говорилось, что Совет желает «поддерживать дружеские связи со всеми группами в Немецкой евангелической церкви». Таким образом рейхсцерковь уравнивалась с Исповеднической церковью как одна из «групп», и это лишало резолюцию основного смысла. Парламентская уловка епископа Геккеля свела на нет усилия Бонхёффера объяснить всем, что Исповедническая церковь и есть Церковь Германии, а «немецкие христиане» с их рейхсцерковью – еретики и потому не могут именоваться Немецкой церковью. Последствия этой ошибки – в будущем весьма серьезные – тогда еще не были очевидны. Даже Бонхёфферу казалось, что сделан решительный шаг вперед, а дальнейшие экуменические конференции смогут закрепить этот успех. Все ликовали. Увы, по словам Бетге, экуменическое движение так никогда и не сделало дальнейших шагов навстречу Исповеднической церкви. «Фано, – писал он, – стало не первым этапом, а кратковременной кульминацией»288.

Прежде чем возвратиться в Лондон, Бонхёффер еще немного попутешествовал. Он наведался в Гёттинген к Сабине и ее семье. Понимая, что положение может в любой момент резко ухудшиться, супруги приобрели автомобиль, чтобы иметь возможность бежать. Скоро такая необходимость и в самом деле появится. Они и так уже часто уезжали из Гёттингена, гостили у родителей Сабины в Берлине, где евреи находились в меньшей опасности. Их дочери, Марианна и Христиана, подвергались порой издевательствам в школе. Сабина вспоминала:

...

Дом Ляйбхольцев стоял на улице Герцбергерлан, где жили многие университетские профессора. По воскресеньям штурмовые отряды частенько маршировали мимо них. Много лет спустя Сабина писала: «Я все еще с содроганием вспоминаю их песни: «Солдаты, друзья, вздернем евреев, пристрелим евреев».

Отвага, которую Дитрих проявлял в своем противостоянии наци, в не малой степени питалась любовью к сестре-двойняшке. Из Гёттингена он поехал в Вюрцбург на встречу с руководителями Исповеднической церкви. Как обычно, он взял на себя роль лидера и вдохновителя, убеждал их признать себя Церковью, а не просто движением, заявить об этом громко и без отлагательств. В октябре в Далеме это, наконец, произошло. Исповедническая церковь дорого заплатила за то, что не поспешила с таким заявлением раньше, – это сказалось на конференции в Фано, – и решено было не допускать впредь подобных промахов. Обсуждалось также грядущее рукоположение Мюллера в сан и необходимость обеспечить отсутствие на этой церемонии экуменических фигур.

Наконец, Бонхёффер навестил Жана Лассера в его пролетарском приходе в Артуа (Франция). Сюда же после Фано прибыли многие делегаты конференции в Фано. Некоторые из них вышли на улицу и проповедовали перед прохожими. Лассер удивлялся той легкости, с какой Бонхёффер общался с людьми, столь отличавшимися от него и образованием, и положением: «Он реально проповедовал Евангелие прохожим на улице»290.

Вернувшись в Лондон, Бонхёффер задумался над следующим своим шагом. Собственные таланты и семейные связи открывали перед ним множество путей, и он предпочитал испробовать их, не ограничиваясь сразу чем-то одним.

В том году руководители Исповеднической церкви уже задумались над необходимостью открыть собственные семинарии. Рейхсцерковь требовала от всех университетских студентов-богословов подтверждения чистоты арийской расы. В июне Якоби и Хильдебрандт предложили поручить руководство семинарией Исповеднической церкви Бонхёфферу, и месяцем позже Нимёллер сообщил ему, что тот может с января возглавить семинарию в округе Берлин-Бранденбург, но, похоже, к этому душа Дитриха не лежала. Президент Синода Кох предпочел бы оставить его в Лондоне, однако если Бонхёффер хотел продолжить занятия в Берлинском университете, требовалось срочно принять решение, ведь отпуск не мог длиться вечно. И хотя академическая карьера утратила в его глазах прежнее очарование, Бонхёффер не был готов окончательно распрощаться с ней. 11 сентября он писал Эрвину Суцу:

...

Неделю спустя решение было принято: он станет директором вновь образованной семинарии Исповеднической церкви, однако приступит к работе только весной. Бонхёффер хотел подготовиться к работе, объездив Англию и присмотревшись к различным христианским общинам. Затем он собирался в Индию к Махатме Ганди, о чем давно уже мечтал, но теперь этот план вписывался в общее видение той жизни, которую Бог предназначил для христиан. Борьба в Церкви разгоралась, политическая ситуация становилась все тяжелее, и Бонхёффер хотел знать, не является ли нынешним призванием Церкви нечто подобное методам мирного социального сопротивления, которым учил Ганди. Не так ли следует вести борьбу ему и другим христианам? Не самообман ли – стремление выиграть в текущей внутрицерковной борьбе в той форме и в том смысле, в каком сейчас велась эта борьба?