– Твой сын рассказал тебе о смерти моего отца?

Моего отца. Слова повисли в воздухе как вызов. Дерзость его меня удивила. С виду он дерзким не был.

– Рассказал. И я скорблю о нем. О таких, как твой отец, слагают песни.

Лицо Телемаха ожесточилось. Разозлился, наверное, что я посмела произнести эпитафию его отцу. Хорошо. Я этого и хотела. От злости он наделает ошибок.

– Идем, – сказала я.

* * *

Волки обтекали нас бесшумным серым потоком. Я шагала впереди. Передышка – вот что мне нужно было, прежде чем они займут мой дом и место у очага. Минута, чтобы все продумать. Телегон нес их пожитки – сам настоял. С собой они взяли всего ничего – маловато одежды для царских особ, хотя Итака ведь не Крит. Я слышала голос шедшего позади Телегона – он предупреждал об опасных участках, скользких корнях и камнях. Вина его сгустилась в воздухе, как зимний туман. Во всяком случае, их присутствие его, кажется, отвлекало, вытягивало из глубин отчаяния. На берегу он, тронув меня за руку, шепнул: “Она очень слаба, давно не ела, по-моему. Видишь, какая худая? Зверей к ней лучше не подпускать. И приготовить ей простую пищу. Может, сделаешь бульон?”

Я чувствовала, как земля уходит из-под ног. Одиссея нет больше, зато Пенелопа здесь, и я должна готовить ей бульон. Столько раз я повторяла ее имя, и наконец она откликнулась на зов. Месть, думала я. Не иначе. Какая еще у них тут может быть цель? Они подошли к моей двери. Наши слова по-прежнему были нежнее сливок: входите, благодарю, не хотите ли поесть, вы так добры. Я подала на стол: бульон и впрямь, блюда с хлебом и сыром, вино. Телегон наполнял их тарелки, следил, чтобы кубки не пустели. Лицо его оставалось напряженным, виновато-заботливым. Мой мальчик, так искусно управлявшийся с целой командой моряков, сидя во главе стола, теперь вертелся вокруг гостей, смотрел на них как пес в надежде получить хоть кроху прощения. Уже стемнело, горели свечи. Пламя их колебалось от нашего дыхания.

– Госпожа Пенелопа, – сказал он, – видишь станок, о котором я тебе говорил? Мне очень жаль, что свой тебе пришлось оставить, но ты сможешь работать за этим, когда пожелаешь. Если мама не возражает.

При других обстоятельствах я расхохоталась бы. Ткать за чужим станком – все равно что спать с чужим мужем, так гласила старинная пословица. Я наблюдала за Пенелопой: передернется или нет.

– Радостно видеть такое чудо. Одиссей часто о нем рассказывал.

Одиссей. Это имя, неприкрытое, с нами в комнате. И я не дрогну, раз она не дрогнула.

– Тогда Одиссей говорил, наверное, что станок этот изготовил сам Дедал? Ткачихой, достойной такого дара, я никогда не была, но ты знаменита своей искусностью. И надеюсь, испытаешь его.

– Ты слишком добра, – ответила Пенелопа. – Все, что ты могла слышать обо мне, боюсь, сильно преувеличено.

И так далее. Ни слез не было, ни взаимных обвинений, и Телемах, сидевший за столом напротив, ни на кого не нападал. Я все смотрела на его нож, но Телемах о нем как будто и не помнил. Он ничего не говорил, мать его говорила совсем немного. Мой сын изо всех сил старался заполнить тишину, но я видела, как с каждой минутой его скорбь возрастает. Взгляд его потускнел. По телу пробегали легкие судороги.

– Вы измучены, – сказала я. – Отведу вас в спальни.

Сказала утвердительно. Они поднялись, Телегон слегка пошатывался. Я показала Пенелопе и Телемаху их комнаты, принесла воды умыться, проследила, чтобы они затворили двери. А потом пошла за сыном, присела рядом с ним на ложе.

– Хочешь, дам тебе снадобье, чтоб уснуть?

Он покачал головой:

– Я и так усну.

Отчаяние и усталость сделали Телегона податливым. Он не противился, когда я взяла его за руку, наклонила его голову к своему плечу. Мне это было даже приятно, что тут поделаешь – такую близость между нами он редко допускал. Я гладила его волосы – оттенком светлее отцовских. И чувствовала, как его вновь пробирает дрожь.

– Засыпай, – прошептала я, но он и так уже заснул.

Я бережно уложила его на подушку, укрыла одеялом и сотворила заклятие, чтобы приглушить шумы в комнате и затемнить свет. В изножье постели сопела Арктурос.

– Где твои сородичи? – спросила я ее. – Лучше бы они тоже пришли.

Она глянула на меня бесцветными глазами. И меня хватит.

Закрыв за собой дверь, я ступила в ночной сумрак дома. Львов я все же выгонять не стала. Всегда полезно понаблюдать, как гости их воспринимают. Пенелопа с Телемахом не испугались. Может, Телегон их предупредил. А может, о львах упоминал Одиссей? От этой мысли меня пробил зловещий озноб. Я прислушалась, будто ответ мог прийти из их комнат. В доме царило безмолвие. Они спали или же размышляли о своем в тишине.

Войдя в обеденный зал, я увидела Телемаха. Он замер посреди комнаты, как вложенная в тетиву стрела. Нож поблескивал у него на поясе.

Ну вот. Началось. Что ж, сыграем по моим правилам. Я прошла мимо него к очагу. Налила вина в кубок, села в кресло. Глаза его неотступно следили за мной. Хорошо. Я чувствовала, что тело мое заряжено, как небо перед грозой.

– Знаю, ты задумал убить моего сына.

Ничто не двигалось, лишь пламя в очаге.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что ты царевич, сын Одиссея. Потому что чтишь законы богов и людей. Потому что отец твой мертв и мой сын – тому причина. Может, ты и на мне решил испробовать свою силу. Или хочешь, чтоб я лишь наблюдала?

Глаза мои светились, сами создавая тени.

– Госпожа, я не питаю вражды ни к тебе, ни к твоему сыну.

– Как ты добр. Теперь я совершенно спокойна.

Он не мог, как воин, похвастаться пучками затвердевших мышц. Ни шрамов, ни мозолей на его теле я не видела. И все же был ахейским царевичем, отточенным, гибким, с колыбели подготовленным к битве. Наверняка Пенелопа добросовестно его воспитывала.

– Что сделать, чтобы ты мне поверила?

Он говорил серьезно. А я думала: издевается.

– Ничего. Я знаю, сын обязан мстить за убийство отца.

– Не отрицаю. – Взгляд его не бегал. – Но это справедливо, лишь если отец был убит.

Я приподняла бровь:

– А ты считаешь, что не был? И все-таки принес в мой дом клинок.

Телемах будто бы с удивлением взглянул на свой нож:

– Это чтобы вырезать.

– Да. Я так и подумала.

Он вытянул нож из-за пояса, положил на стол и оттолкнул от себя. Клинок царапнул по столешнице, задребезжал.

– Я был на берегу, когда погиб отец. Услышал крики, побоялся, что там стычка какая-то. Одиссей был не очень-то… приветлив в последние годы. Я подоспел слишком поздно, но видел, как все закончилось. Он вырвал копье. И умер не от руки Телегона.