Он не ответил. Я подняла голову, вгляделась в его лицо. Измученное после бессонной ночи и в синяках. Исполненное скорби. Меня охватила тревога.

– Что такое? В чем дело?

– Мама, я должен сказать тебе…

Голос Телегона прерывался. Арктурос жалась к его колену, но он ее не погладил. Тело его было жестко и холодно. И мое холодело тоже.

– Говори.

Но Телегон растерялся. Столько историй за свою жизнь насочинял, но эта засела в нем, как в породе металл. Я взяла его за руку:

– Я помогу, что бы ни было.

– Нет! – Он отпрянул. – Не говори так! Дай мне сказать.

Лицо его посерело, будто он яду глотнул. Неутихающий ветер трепал наши одежды. Я чувствовала лишь одно – пяди пустоты меж нами.

– Его не было, когда я приехал. Отца. – Телегон сглотнул. – Я пошел во дворец, и мне сказали, что он отправился на охоту. Я не остался там. Вернулся на лодку, как ты велела.

Я кивнула. Боялась, что он сорвется, если скажу хоть слово.

– Вечерами я прогуливался по берегу, недалеко. Копье всегда брал с собой. Чтобы в лодке не оставлять. Я не хотел…

Судорога пробежала по его лицу.

– Как-то на закате я увидел, что к берегу идет лодка. Маленькое судно, вроде моего, но нагруженное сокровищами. Они сверкали, когда лодку качало на волнах. Доспехи, кажется, а еще оружие, чаши. Капитан бросил якорь, спрыгнул с носа.

Телегон посмотрел мне в глаза.

– Я узнал его. Даже издалека. Он был ниже ростом, чем я думал. Широкоплечий, как медведь. Волосы седые совсем. Казался обыкновенным моряком. Не знаю, почему я узнал его. Будто… будто мои глаза все время ожидали увидеть именно эту фигуру.

Знакомое чувство. Я испытала то же, впервые увидев его самого у себя на руках.

– Я окликнул его, но он и сам уже шел ко мне. Я встал на колени. Я думал…

Он прижал кулак к груди, будто хотел ее продавить. Овладел собой.

– Я думал, он тоже меня узнал. Но он закричал. Что не позволит, мол, себя обворовывать и вторгаться в свои владения. Что проучит меня.

Я представляла, как это потрясло Телегона. Его ведь в жизни ни в чем не обвиняли.

– Он подбежал ко мне. Я говорю: ты все неверно понял. Я получил разрешение царевича, твоего сына. Но он разозлился еще больше. Я, говорит, здесь правитель.

Ветер обдирал нас, и кожа Телегона стала шероховатой от мурашек. Я попыталась обнять его, но с тем же успехом могла обхватить дуб.

– Он стоял надо мной. Лицо в морщинах и засохшей соли. Повязка на руке, пропитанная кровью. Нож на поясе.

Взгляд Телегона блуждал вдалеке, будто он вновь стоял на коленях на том берегу. Я вспомнила изрубцованные руки Одиссея, в отметинах сотен таких же мелких ран. Он предпочитал ближний бой. Лучше, говорил, пусть бьют по рукам, чем в живот. И улыбался в сумраке моей спальни. Ох уж эти герои. Видела бы ты, как они менялись в лице, когда я бежал прямо на них.

– Он велел мне положить копье. Я сказал, что не могу, но он все кричал: брось, брось копье! А потом схватил меня.

Картина эта представилась мне в красках: широкоплечий, как медведь, жилистоногий Одиссей бросается на моего сына, у которого и борода еще не выросла. Все те истории, что я скрывала от Телегона, возникли в памяти тут же. Я вспомнила, как Одиссей избил до беспамятства дерзившего Терсита. Как часто своевольный Эврилох ходил с синяком под глазом и распухшим носом. Капризы Агамемнона Одиссей терпел бесконечно, но с теми, кто ниже его, бывал безжалостен, как зимние шторма. Утомляло его повсеместное людское невежество. Так много упрямых намерений нужно вновь и вновь направлять на достижение своих целей, так много глупых сердец приходится ежедневно отвлекать от их надежд ради исполнения своих собственных. Никакого языка не хватит, чтобы всех их убедить. Должны быть способы попроще, и Одиссей их находил. Наверное, даже удовольствие испытывал, раздавив еще одну жалобную душонку, посмевшую встать на пути лучшего из ахейцев.

И что увидел лучший из ахейцев, взглянув на моего сына? Добрый нрав и бесстрашие. Юношу, в жизни не покорявшегося чужой воле.

Я, как перетянутая веревка, едва выдерживала напряжение.

– И что случилось?

– Я побежал. Во дворец. Там бы ему сказали, что я ничего плохого не замышлял. Но он был слишком скор, мама.

Короткие ноги Одиссея всех вводили в заблуждение. Меж тем его лишь Ахилл превосходил в скорости. Под Троей Одиссей все беговые состязания выигрывал. А как-то в рукопашной подставил подножку Аяксу.

– Он ухватился за мое копье и дернул. Кожаный чехол слетел. Я боялся выпустить копье из рук. Боялся, что…

Телегон стоял передо мной живой, но меня охватила запоздалая паника. Как близко оно было. Стоило сжатому в руке копью повернуться, задеть его…

И тут я поняла. Тут поняла. Его лицо как выжженное поле. Его надтреснутый от горя голос.

– Я закричал: осторожно! Я говорил ему, мама. Говорил: смотри, чтобы тебя не зацепило. Но он вырвал у меня копье. Порезался совсем чуть-чуть. Оцарапал острием щеку.

Хвост Тригона. Смерть, которую я вложила в его руку.

– Лицо его просто… замерло. Он упал. Я пытался стереть яд, но даже ранки не увидел. Я говорил: отвезу тебя к своей матери, она поможет. У него побелели губы. Я обнял его. Сказал: я твой сын Телегон, рожденный от богини Цирцеи. Он услышал. Кажется, услышал. Он посмотрел на меня, прежде чем… уйти.

Уста мои опустели. Все наконец объяснялось. Скрытое за доспехами отчаяние Афины, ее застывшее лицо и слова: мы обе пожалеем, если Телегон останется жить. Она боялась, что Телегон навредит тому, кто ею любим. А кто был главным любимцем Афины?

Я прижала ладонь ко рту.

– Одиссей.

Телегон съежился, словно услышал проклятие.

– Я пытался его предостеречь. Пытался…

Голос его прервался.

Человек, с которым я столько ночей провела, убит посланным мной оружием и умер на руках моего сына. Мойры посмеялись надо мной, над Афиной, над нами всеми. Эту злую шутку они любили особенно: кто боролся с пророчеством, лишь туже затягивал его петлю на собственной шее. Блестящий капкан захлопнулся, и мой бедный сын, в жизни не обидевший человека, попался. Он плыл домой сквозь часы пустоты с такой сокрушительной виной в сердце.

Руки онемели, но я заставила их двигаться. Взяла его за плечи.

– Послушай! Послушай меня. Ты не должен себя винить. Это было предопределено много лет назад и исполнилось бы – не этим путем, так сотней других. Одиссей сказал как-то, что ему суждено принять смерть от моря. Я думала, речь о кораблекрушении, об ином не помышляла. Я была слепа.

– Лучше б ты позволила Афине меня убить.