href="ch2-636.xhtml#id211" class="a">[636]

7 марта 1827. С. Петербург

Ты прав, милый Михалушка!

Твои обвинения и друзей я заслужил.

Но что же делать?

Вот и матушка сетует на меня за мое молчание.

Я нехороший и неблагодарный сын. За все заботы матушки обо мне и за всю ее любовь я плачу забвением.

Но это не так. Объясни ей, Мишель, скажи ей, что я ее люблю больше, чем кого-нибудь. Ведь мать бывает только раз. Скажи ей, что мысли мои заняты всегда только ею.

Не буду же я писать ей о том, что тоска не покидает меня, что здоровьем я плох.

Вот и сейчас я пишу тебе, а во всем теле ломота, голова тяжела. Я напишу ей, когда буду здоров, когда будет хорошо. Писать неправду я не могу.

Пишу мало. Не знаю, пришлю ли я вам что-нибудь для следующей книжки.

Пламя вдохновения погасло. Зажжется ли его светильник?

Последнее время меня тяготит сомнение в себе. Трудно жить, когда ничего не сделал, чтобы заслужить свое место в жизни. Надо что-то сделать хорошее, высокое, а жить и не делать ничего — нельзя.

Я уже выше писал, что тоска замучила меня. Здесь, среди холодного, пустого и бездушного общества, я — один. Скорее бы отсюда, в Москву, к вам.

Я ни за что не могу взяться.

Мало верст нас отделяет, а мне кажется, что я далеко от вас всех, в каком-то тридевятом царстве.

Я еду в Персию[637]. Это уже решено. Мне кажется, что там я найду силы для жизни и вдохновения

По получении письма моего, езжай к матушке. Попроси у нее за меня прощения и, смотри, Мишель, ничего не говори ей. Тысячи поцелуев ее рукам. Я люблю ее и много напишу ей.

Соничке[638] скажи, что скоро пришлю ей ноты. Пришлю ей не музыку, а что-то неизъяснимое.

У Строгановых слыхал Ленсберна[639]. Он играл сонату Беетгофена Ор. 31 No 1.

Adagio из этой сонаты захватило мена, покорило, потрясло силою своего могучего воздействия. Какая Это музыка! Какой это композитор!

Я не нахожу слов, это — мощь.

Я представляю себе этого гения необъятной величиной. Мне кажется, что этот великий чародей даст миру редкий пример величия человеческой личности.

Я вижу в нем философа — среди музыкантов. Воспоминание об этом чудодее отрывает меня от письма к тебе.

Целуй друзей. Обнимаю тебя.

Что Шевырев и Киреевский[640]?

Поезжай к матушке.

Твой Веневитинов

ПРИЛОЖЕНИЯ

E. A. Маймин. ДМИТРИЙ ВЕНЕВИТИНОВ И ЕГО ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ

Путь поэта не завершается его смертью. Понятие «путь поэта», осмысленное во всем его объеме, включает в себя не одну жизнь поэта, но и его посмертную судьбу. И это относится не только к самым великим и именитым. Это справедливо и в отношении таких поэтов, как Дмитрий Веневитинов, не так много успевших сделать, но бывших поэтами по призванию, по глубокой сути своего характера и дарования.

Дмитрий Владимирович Веневитинов прожил короткую жизнь — чуть более 21 года, — но жизнь его поэзии не была короткой. При жизни Веневитинова его стихи были знакомы немногим, но эти немногие — и прежде всего его близкие друзья-литераторы — горячо любили как его самого, так и его поэтический дар. Ранняя смерть поэта потрясла всех, кто его знал.

Сразу же после смерти Веневитинова М. П. Погодин записал в свой дневник: «...Читал Скотта. Приходит Рожалин и подает письмо... Неужели так! Ревел без памяти. Кого мы лишились? Нам нет полного счастья теперь! Только что соединился было круг, и какое кольцо вырвано. Ужасно! ужасно!»[641]

Двумя днями позже, 21 марта 1827 г., Дельвиг, до которого дошла печальная весть, пишет Пушкину: «Милый друг, бедного Веневитинова ты уже, вероятно, оплакал. Знаю, смерть его должна была поразить тебя. Какое соединение прекрасных дарований с прекрасною молодостью»[642].

С 1829 г., после выхода в свет первой книги стихотворений Веневитинова, появляются более или менее подробные литературно-критические оценки его поэтического наследия. В 1830 г. в «Обозрении русской литературы за 1829 г.» о Веневитинове пишет И. В. Киреевский: «Но среди молодых поэтов, напитанных великими писателями Германии, более всех блестел и отличался покойный Д. В. Веневитинов... Веневитинов создан был действовать сильно на просвещение своего отечества, быть украшением его поэзии и, может быть, создателем его философии. Кто вдумается с любовью в сочинения Веневитинова <...>, тот узнает философа, проникнутого откровением своего века; тот узнает поэта глубокого, самобытного, которого каждое чувство освещено мыслью, каждая мысль согрета сердцем...»[643].

В 1835 г. В. Г. Белинский дает характеристику поэзии Веневитинова: «Помните ли вы юного поэта Веневитинова? Посмотрите, какая у него точность и простота в выражении, как у него всякое слово на своем месте, каждая рифма свободна и каждый стих рождает другой без принуждения»[644].

Белинский писал о Веневитинове и в последующие годы. В 1841 г.: «Какою роскошною зарею занялся рассвет таланта Веневитинова, какой пышный полдень, какой обильный вечер предсказывало прекрасное утро его поэтической деятельности»[645]. В 1842 г.: «Веневитинов сам собою составил бы школу, если б судьба не пресекла безвременно его прекрасной жизни, обещавшей такое богатое развитие»[646]. В 1843 г.: «Мы не обинуясь скажем, что из всех поэтов, явившихся в первое время Пушкина, исключая гениального Грибоедова, который один образует в нашей литературе особую школу, — несравненно выше всех других и достойнее внимания и памяти — Полежаев и Веневитинов»[647].

О Веневитинове вспоминают и о нем пишут самые замечательные представители русской литературы и русской общественной мысли XIX в. — и среди них Герцен и Чернышевский, Станкевич и Бакунин.

А. И. Герцен особенно высоко оценил в Веневитинове его свободолюбивый пафос и внутреннюю близость его поэзии и его личности к идеям декабристов: «14(26) декабря слишком резко отделило прошлое, чтобы литература, которая предшествовала этому событию, могла продолжаться. Назавтра после этого великого дня еще мог появиться Веневитинов, юноша, полный мечтаний и идей 1825 года. Отчаяние, как и боль после ранения, наступает не сразу. Но, едва успев промолвить несколько благородных слов, он увял, словно южный цветок, убитый леденящим дыханием Балтики...»[648].

На другую сторону дарования и личности Веневитинова указывал Н. В. Станкевич в письме к Т. Н. Грановскому от 27—30 августа 1838 г.: «У Веневитинова было художнически-рефлективное направление в роде Гете, и я думаю, что оно кончилось бы