— Я не знаю, — я мотнула головой, — но если вы ничего не сделаете, он точно умрет.

Люди Токтарова появились слишком поздно. Я сидела, вся изманная в крови, держала за руку Максима, и чувствовала, что он умирает.

Неизвестный собеседник, обещавший помочь, оказался врачом. Когда он появился на пороге квартиры, одним взглядом оценив все, что случилось, я сидела безучастно глядя перед собой.

— На носилки его! — рявкнул он, и двое фельдшеров начали осторожно поднимать Максима на носилки.

Я не помню, как мы оказались в кабине «скорой помощи», меня не хотели пускать, но я упорно шла, отодвигая чужие руки, — я должна была быть с ним.

Мы мчались по ночному городу, подпрыгивая на ухабам, валил снег, сирена «скорой» разносилась над нами. Максима привезли в частную клинику, я видела, как бежит врач, что приехал за ним, переодеваясь на ходу в медицинский халат. Носилки с телом Ланских скрылись за дверями реанимации, а меня туда не пустили.

Побоялись выгнать, но разрешили сесть в дорого отделанном «предбаннике».

— Вот, возьмите, — ко мне подошла медсестра, протягивая пачку влажных салфеток, я безучастно взяла их в руки. На фоне белой упаковки мои руки в буро-красных разводах засыхавшей крови Сергея смотрелись особенно страшно. Я вытащила одну салфетку, начала тереть их, яростно, еще сильнее, чтобы смыть с себя все, что было связано с ним, я не хотела иметь никакого отношения к этой мерзости.

Когда я перевела всю пачку, то отправилась в туалет. Закрыла за собой дверь, оказавшись в небольшом узком пространстве, посмотрела на свое отражение в зеркале и застыла. На лице тоже остались красные разводы, всклокоченные волосы стояли дыбом. Я долго умывалась, намыливая жидким мылом лицо, руки, смывая грязь в белоснежную раковину.

Когда руки стали чистыми, я набрала в пригоршню воды, сделала несколько глотков, выпрямляясь. Мыслей не было от слова совсем.

Я вернулась на свое место. Кто-то сел рядом, я лениво подняла голову, обнаружив рядом Токтарова.

Он сидел молча, сцепив замком руки. Я не считала его другом Максима, у таких, как Максим, не бывает друзей. Но он был здесь и он волновался за него.

— У него аневризма, — сказала я, будто жалуясь.

— Я знал, — кивнул Токтаров, — он должен был улететь в Германию, чтобы вылечить ее, должен был еще давно.

— Почему он тянул?

— Встретил тебя.

Я молчала. Такой умный, расчетливый Ланских — и так рисковал своим здоровьем, ради чего? Ради того, чтобы быть со мной? Я непроизвольно дернула щекой, коснулась потягивающейся мышцы подушками пальцев, пытаясь убрать нервный тик, но он не прекращался.

— Врач говорит, он боялся делать у нас, — продолжил, — боялся, потому что в случае чего ее делают трепанацией. А он больше всего на свете дорожил своими мозгами.

— Дорожит, — поправила я, — он дорожит ими до сих пор.

— Да, — Токтаров словно запнулся, мне непривычно было выглядеть его таким рассеянным. Даже тогда, на базе, когда все вокруг взрывалось и полыхало, он вел себя совсем по-другому, — держи.

Он протянул мне конверт, в котором лежал паспорт и карточка.

Я посмотрела удивленно, но приняла его, пряча в карман брюк. Колени на них стали твердыми от крови, и я думала, что нужно переодеться.

— Максим сказал, что если с ним что-нибудь случится, то я должен передать тебе паспорт и деньги. Ты вольна ехать куда угодно.

— Ага, — кивнула я, но не встала с места. Илья пожал плечами и ушел, оставив меня сидеть дальше, в ожидании результатов.

Операция заняла почти пять часов. Медсестра подходила ко мне несколько раз, пытаясь отправить домой. Мне хотелось сказать, что у меня давно нет дома, что у меня давно нет никого, ради чего я могла бы остаться здесь, кроме странного человека, так нахально влезшего в мою жизнь и теперь борющегося за свою.

Но я молчала, только качала отрицательно головой.

Наконец, из реанимационной вышел врач. Я тут же поднялась, идя к нему быстрым шагом, меня немного вело, кружилась голова, но я старалась не подавать виду.

— Что с ним? — спросила и сцепила зубы, боясь, что заору. По его лицу, уставшему, с короткой густой бородой, вообще не было ничего понятно.

— Состояние крайне тяжелое, — ответил он сурово, — я же говорил ему, что нельзя тянуть… Езжайте отдохнуть, к нему все равно нельзя.

— Подождите, — я остановила врача, поймав его за рукав халата, — а он… он будет таким же, как прежде?

Я вспомнила слова Токтарова, о том, как боялся Максим за ясность своего ума. Врач посмотрел на меня тяжело, я отпустила его халат, пряча руку за спину.

— Если он выживет — это уже хорошо.

Я есть боль.

Я открыл с трудом глаза, щурясь на яркий свет. Сквозь задернутые шторы полосками проникали солнечные лучи, раздражая воспаленную оболочку глаз. Слизистая была сухая, я моргнул несколько раз, но это было больно.

Шевельнул рукой, к которой был прикручен пикающий датчик. Его мерное попискивание отдавалось гулким эхом в голове.

Все казалось сегодня иначе, зрение было таким же расплывчатым, как и раньше, но я ощущал себя по-другому. Я видел образ предмета, разглядывал его, но не мог вспомнить название.

Слово крутилось на кончике языка, но тут же ускользало. Я напрягался, заставляя себя копаться в чертогах разума, но думать оказывалось больно.

Удивительно, но факт.

А еще меня плохо слушались собственные пальцы. Я поднимал руку, пытаясь приблизить к лицу, фокусировал на них зрение, но не мог унять тремор.

Эти усилия отнимали последние силы и я засыпал.

Так продолжалось несколько дней или около того, пока однажды врач не заговорил со мной, а я понял, что он говорит.

Я помнил его. Он был одним из самых сильных в своём деле специалистов. Естественно, ни имени, ни отчества его не отложилось в памяти, я был чист, как после перезагрузки.

Врач сел на край моей кушетки.

— Мы спасли тебя чудом.

Я кивнул. Наверное, это и вправду было чудо, но пока я чувствовал себя плохо. Я не мог говорить, язык меня почти не слушался.

Но я с этим боролся. Я понимал, что должно быть не так — должно быть иначе.

— Ты умный, но ты дурак, Ланских, — сказал он. Мне это не очень понравилось, я не знал почему, но нахмурился.

Хмуриться тоже было больно.

Врач ушел, а я уснул.

А потом пришла она.

Я знал, что когда она приходит, становится лучше. Не помнил лица, когда пытался воспроизвести его по памяти с закрытыми глазами, ничего не получалось. Но когда смотрел на нее, то она мне нравилась.