На фотографии, помещенной в «Правде» 2 января 1954 года с подписью «Безгранична радость детей, незабываемым останется в их памяти этот большой и радостный праздник…», запечатлена громадная елка; у стен дисциплинированно стоят дети, девочки — в белых передничках [см.: {353}: 1]. Эта Главная елка страны как бы объединяла собою все елки, горящие в дни Нового года на всем пространстве Советской страны:

Огоньки всех елок новогодних,

Что горят на праздничной земле,

Воедино собраны сегодня

В тех огнях, что вспыхнули в Кремле.

Сколько есть в стране лесных красавиц,

Все они завидуют сейчас

Той, что, свода древнего касаясь,

На виду у мира поднялась.

………………………………………

Там, где Ленин проходил когда-то

Вдоль видавшей многое стены,

Во дворец торопятся ребята —

Юные хозяева страны. [см.: {487}: 1]

Для «молодых передовиков производства, студентов столичных вузов, слушателей военных учебных заведений, учащихся десятых классов, комсомольских работников» в том же Георгиевском зале устраивались новогодние балы-маскарады, бывшие «одним из проявлений той огромной заботы, которой окружили в нашей стране советскую молодежь партия и правительство» [см.: {24}: 1]. «Мне очень хотелось попасть на новогоднюю елку в Кремль. И вдруг, о счастье: я получаю билет сюда», — делится своей радостью с корреспондентом «Правды» молодая девушка [см.: {56}: 2].

Каждый новогодний номер газет и журналов начинался стихотворением о Новом годе, елке, Деде Морозе, как, например, в первом номере «Огонька» за 1958 год:

Ель зеленая увита

золотой тесьмой…

На конце секундной стрелки

пятьдесят восьмой!

Дым от шумного

веселья ходит ходуном…

Трасса Нового Арбата

Блещет за окном. [см.: {214}: 4]

«Пусть детишки помнят праздник»

Однако не будем пенять на елку за все, что сделала с ней советская власть. На деле она оказалась исключительно гибким ритуальным объектом и на протяжении почти пятидесяти лет сумела оставаться желанной для самых разных людей и горячо любимой ими.

Во время войны, несмотря на голод и труднейшие условия эвакуационного быта, женщины при маломальской возможности старались устроить елку для своих детей. Она, принося радость и детям, и взрослым, становилась символом мирной жизни и напоминанием о ней, о чем пишут многие мемуаристы, как, например, Изольда Иванова в документальной повести «Не плачьте обо мне!..»:

Иза с мамой пошли на рынок и купили небольшую елочку. Когда ее взгромоздили на стол, сразу поверилось, вот-вот наступит Новый год. И хотя на столе сделалось тесно, Клара не ругалась: всем ведь приятно, если в комнате пахнет елкой [см.: {165}: 53–54].

Приведу также отрывок из воспоминаний В. И. Иовлевой о елках, которые устраивала мать мемуаристки в Шадринске:

Мама всегда устраивала нам маленькую елочку. И мы уже были готовы ее наряжать самодельными цепями, которые загодя клеили из первой попавшейся бумаги: тетрадных корочек, газет. Раскрашивали бумагу акварельными красками. Что удивительно, цветных карандашей не было в помине (они мне снились во сне), а краски с кисточками продавались. Стригли «блеск» (конфетти) из подбираемых на улице конфетных оберток-фантиков и станиля-«золота». Потом на полу от него было скользко, можно было кататься! Пол холодный был, валенок не снимали [см.: {169}: 183].

А вот фрагменты из письма моей матери отцу на фронт о встрече Нового года в эвакуации:

31‐го вечером пораньше уложили детей, но Таня, видимо, так волновалась (все боялась, что прозевает Деда Мороза), что никак не могла заснуть. <…> Наконец, Таня заснула, я быстренько втащила елку, навешала на нее все, что было. Получилось не шибко шикарно, но очень мило. <…> И. Г. привез из Москвы кукол нашим ребятам, но сказал, чтобы это было не от него, а от Деда Мороза. Посадили кукол под елку. Наутро, чуть свет, Таня проснулась. «Бабушка, что это?» Проснулась Лена и пошли ахи. Ты знаешь, как были поражены, в таком были восторге! Крутили кукол, восторгались, пищали. До чего хорошо было! [см.: {338}]

Руководство Красноуфимской опытной станции, на которой мы жили в эвакуации, организовало в клубе елку для детей сотрудников — с Дедом Морозом, подарками, ряженьем. По этому поводу мама пишет:

Местком устраивает елку для ребят. Я в елочной комиссии — беготни и хлопот масса. <…> Возились страшно много, последние дни пекли до трех-четырех часов ночи. Наготовили всего кучу на триста пятьдесят человек. По теперешним временам все получилось хорошо. Потом стали собираться в клуб. Клубная елка произвела большое впечатление — елка, правда, хорошая, огромная. <…> Пусть детишки помнят праздник [см.: {338}].

В те же самые годы, когда шло утверждение образа «советской елки», на территории СССР устраивались и другие елки, связанные с Рождеством, а не с Новым годом. Эти елки напоминали людям, находящимся в заключении или в ссылке, о прошлом, о родных, с которыми они были разлучены надолго, если не навсегда. Они превращались в символ надежды на то, что счастье и справедливость существуют. Мемуарная литература о сталинских лагерях и ссылках донесла до нас сведения о елках, которые устраивались, несмотря на нечеловеческие условия существования. Приведу лишь несколько примеров, чтобы показать, сколь дорог для гулаговцев и ссыльных был этот образ, устанавливающий незримую связь с родными и с прошлым.

Тартуская учительница Т. П. Милютина, вспоминая о своей жизни в инвалидном лагере Мариинских лагерей на Баиме, где ей суждено было провести 1940‐е годы, рассказывает о том, как мать прислала ей посылку с елочными украшениями, на которые заключенные никак не могли налюбоваться. Одному из ее друзей через вольных удалось достать маленькую елочку. Украшенная этими игрушками в день православного Рождества — 7 января, елочка «путешествовала» из палаты в палату лагерной больницы [см.: {270}: 210]. Вспоминает мемуаристка и Рождество 1949 года, когда она уже отбывала ссылку в Сибири:

Решила к Рождеству смастерить себе шкафчик, который служил бы и столиком — на него мы с Мартой поставим елочку. <…> Марта заранее наготовила украшений — кусочки ваты на ниточках, узенько нарезанная серебряная бумага, чудом сохранившаяся от давно съеденной шоколадной плитки, кусочки ленты, которую пожертвовала Марта… А на следующий день народ все шел смотреть на нашу елку [см.: {270}: 329].

А