«краях Зимы» «с их ветроносными ветрами / И тишиной морозной тьмы» [см.: {481}: 382–384]. Жестокий мороз, ходящий «с своею клюкой» «в царстве суровой Зимы», является угрозой всему живому [см.: {386}: 276].

С другой стороны (преимущественно в поэзии для детей), зарождается его положительный двойник, главной функцией которого становится формирование «здоровой» погоды и сотворение зимних «волшебств», предоставляющих и детям, и взрослым возможность веселиться, развлекаться, закаляться и т. д. на лоне природы. На создание этого образа начинает «работать» и некрасовский «Мороз, Красный нос», из которого для детского пользования берется только фрагмент «Не ветер бушует над бором…». Здесь главный герой, изъятый из контекста поэмы, выступает как воевода, неограниченный властитель зимнего леса и волшебник, убирающий свое царство «в алмазы, жемчуг, серебро». Именно этот Мороз, украшающий зимой природу, не будучи названным, угадывается в стихотворении А. М. Фета 1890 года «Мама! Глянь-ка из окошка…»:

Словно кто-то тороватый

Свежей, белой, пухлой ватой

Все убрал кусты. [см.: {473}: 368]

Страница из книги И. Деркачева «Елка. Мелкие стихотворения и побасенки (для малюток)» (М., 1883)

Этот же Мороз («старый дед в одежде серебристой») строит снежные «терема, палаты и дворцы», дарит детям ясный зимний день, снеговые горы, ледяную речку и т. п., «чтоб они резвились и смеялись / День-деньской от дедовских затей» [см.: {204}: 402–403]. Он добрый волшебник, создающий условия для полноценного и здорового детского досуга: катания на коньках, санках, лыжах, игр в снежки и пр., как в стихотворении С. Фруга «На катке» 1888 года:

Прилетел мороз трескучий,

Он на реченьку дохнул,

Струйки светло-голубые

Льдинкой бледной затянул.

………………………………

Всю-то реченьку покрыло,

Намостило синим льдом. [см.: {484}: 375]

Превращенный в хозяина зимнего леса, Мороз становится защитником зверья, спасая «братью меньшую» «от ружья, от силков, от капкана, / Когда снегом покроет поля…» [см.: {41}: 362]. Подобно Морозу Ивановичу Одоевского, он заботится зимой о растениях, покрывая их снегом («Мороз снежком укутывал — / смотри, не замерзай» [см.: {23}: 3], и о птичках (подкармливая их, он устраивает для них «елку», к которой привязывает сноп овса [см.: {256}: VI, 585–586]); он испытывает сострадание к беднякам [см.: {34}: 1031–1033].

Русская поэзия, столь часто с чувством национальной гордости описывающая русскую зиму, начиная с Ломоносова и кончая современными поэтами, развивала и обогащала фольклорный образ Мороза. Школьные учебники и хрестоматии обычно составлялись в соответствии с календарем, так что осенью школьники изучали произведения об осени, зимой — о зиме и т. д. В результате этого методического приема лучшие тексты русских поэтов о зиме, вьюге, снежинках, морозе попадали в учебные книги, формируя в детском сознании персонифицированные образы природных стихий, среди которых Мороз занимал одно из первых мест.

Одновременно и независимо от литературного образа Мороза в городской среде возникает и развивается мифологический персонаж, «заведующий» елкой и, подобно самой елке, первоначально заимствованный с Запада. В ходе переориентации елки «на отечественную почву» и создания псевдофольклорной елочной мифологии и произошло оформление Деда Мороза. Этот персонаж формировался в процессе поисков ответов на детские вопросы: откуда в доме берется елка, кто ее приносит, кто дарит подарки?

Светописная раскрашенная оригинальная картина Шерера и Энглера из книги «Рождественская елка. Сказка для детей» (СПб.; М., 1882)

Ответ на первый вопрос привел к появлению на празднике елки образа зимнего леса, что тотчас же сказалось на украшениях, среди которых появились всевозможные зимние лесные атрибуты. Одной из висящих на елке игрушек стал старик в шубе и с мешком в руках. Вскоре, увеличившись в размерах, он, возведенный в ранг главной елочной игрушки, был поставлен под елку. Такого игрушечного старика, стоящего под елкой, в рассказе А. В. Круглова 1882 года «Заморыш» видит мальчик, рассматривающий украшенное дерево через оконное стекло чужого дома [см.: {209}: 1–2]. «Рождественские старики, обсыпанные инеем» [см.: {390}: 8; см. также: 253: 4], установленные в окнах кондитерских и игрушечных магазинов, превращались в часть рождественского городского пейзажа, о чем в 1875 году писал И. А. Гончаров: «Вот где-то в Морской или Караванной, старичок, весь в снегу, Борей, что ли, с бумажным деревом, весь обвешан разными вещицами!» [см.: {102}: 103].

Иллюстрация в книге «Ночь под Рождество» (1884)

На праздниках елки еще до того, как вошло в обыкновение костюмирование детей, стали появляться ряженые старики, дублирующие стоящую под елкой игрушку. Так, в очерке для детей 1884 года «К праздникам» В. В. Михайлова рассказывает о том, как «маленькую Катю… одели стариком с елочкой в руках, и старичка этого поставили на стол с игрушками» [см.: {273}: 28–29]. Старики начинают фигурировать и в тех «грандиозных» представлениях, которые устраивались на елках в состоятельных семьях: «вдруг зала… осветилась красным огнем, и мы увидели старика, едущего на больших санях, запряженных медведем, с громадною елкою в руках… Остановясь посредине залы, старик слез с саней и поставил елку на пол» [см.: {124}: 10–12]. В таких движущихся «фантасмагорических картинах», которые создавались посредством вырезанных из картона фигур (своеобразного кустарного кинематографа), старик являлся главным персонажем. Старик и елка постепенно становились обязательными и неразлучными атрибутами праздника: «Своеобразным елочным символом служил „старик с елкою“ (видимо, предтеча Деда Мороза), отлитый из гипса, с седою бородою, с красным лицом, одетый в шубу и лапти. Такими стариками торговали в тех же лавках, где и елками, но основную их массу продавали прохожим уличные мальчишки» [см.: {316}: 193].

В ходе создания елочной мифологии роль дарителя елки приписывалась разным персонажам. Оформление образа русского Деда Мороза произошло под влиянием западноевропейской традиции. Читателю рассказа Д. Н. Мамина-Сибиряка «Песня мистера Каль», написанного в конце XIX века, еще требовалось разрешить сомнения французского мальчика Жана, которого «смущало только одно — как успел святочный старик догнать их с елкой». Данное в примечании к этим строкам пояснение свидетельствует о том, что для русских детей этот образ был еще не вполне ясен: «Существуют детские поверья (у французов, у немцев), что елку и другие святочные подарки приносит детям святочный старик — добрый волшебник, „рождественский дед“» [см.: {255}: 58].

Вариант сюжета, согласно которому в соответствии с западной традицией елку посылает Младенец Иисус, многими русскими семьями также был принят.